В следующем году Турвиль одерживает победу у Лагуша. Но поскольку война эскадр обходится достаточно дорого, против вражеского торгового флота начинается каперская[128] война. Однако несомненных успехов французских корсаров всё же недостаточно, чтобы нанести желаемый урон.
1693 год во Фландрии — это год Неервиндена, самого кровавого сражения этого века, унесшего 29 июля 30 тысяч жизней. Герцог Люксембургский вновь наголову разбивает Вильгельма и отправляет в Париж богатый урожай знамен и штандартов. В Пьемонте Катина одерживает победу над герцогом Савойским близ Марсальи. А на море у португальского порта Лагуш Турвиль, имея в своем распоряжении 71 корабль, захватывает огромный конвой из 144 парусных судов, направляющихся в Смирну (Измир) в сопровождении двух эскадр, английской и голландской, которые он обращает в бегство.
Увлечение мистицизмом и подрывной дух
Следующий, 1694 год был наихудшим в этом царствовании, даже хуже, чем 1709-й, известный своей Великой зимой[129].
Война продолжалась, но таким тяжелым сделали этот год два совершенно не сравнимых по значимости события внутри страны. Первое, громадное — голод, какого никогда не бывало ранее; второе, на первый взгляд совершенно ничтожное — письмо, присланное королю епископом Фенелоном, воспитателем внука короля, герцога Бургундского, и любимцем партии святош. Но первое имело узко локализованный характер, а второе своей проповедью совершенной добродетели предвещало новый подъем оппозиции абсолютной монархии.
Мы уже убедились в том, что вопросы религии имели огромное значение в ту эпоху, когда правитель являлся монархом милостью Божьей и именовался Христианнейшим королем. Католическая религия являлась становым хребтом королевства, поскольку монархия освещалась миропомазанием на царствование. А потому любой вопрос, касающийся религии, становился государственным делом. Если оставить в стороне такое важное событие, как отмена Нантского эдикта, то проблема янсенизма приобрела тогда немыслимое в наши дни значение; а что касается спора о квиетизме[130], то Вольтер имел основания написать в своем «Веке Людовика XIV»: «Спор о квиетизме есть одно из проявлений чрезмерной изощренности ума и увлечения теологическими тонкостями, которые не оставили бы ни малейшего следа в памяти людей, если бы не имена двух соперников, принимавших в оном участие».
Согласно словарю Литтре, квиетизм есть «доктрина нескольких мистических теологов, согласно которой следует уничтожить себя самого, дабы соединиться с Богом, пребывать в состоянии пассивного созерцания и оставаться равнодушным к тому, что может происходить с нами в этом состоянии». Такое умерщвление души позволяет ей избежать греха.
Принцесса Пфальцская более прямолинейна, чем словарь, и более иронична: «Квиетизм — очень удобная религия, ибо полагает молитву и все внешние религиозные ритуалы излишними, нужными лишь невеждам; тогда как ее приверженцы, однажды посвятив свою жизнь Богу, не могут быть прокляты; им остается лишь раз в день говорить: «Бог существует», — а потом на протяжении всего дня они могут удовлетворять любые желания своего тела, просто считая их животными».
Эти принципы растворения в Боге, которые мадам Гийон именовала Чистой Любовью, были сформулированы испанским теологом Молиносом в его «Духовном путеводителе», осужденном Иннокентием XI в 1687 году, когда во Франции его идеи находили всё больше приверженцев.
Здесь главными поборниками того, что вполне заслуживает названия секты, были дочь королевского прокурора в округе Монтаржи Жанна Мария Бувье де ла Мот, в замужестве Гийон, монах-варнавит[131] Франсуа Лакомб и один из виднейших церковных деятелей своего времени Франсуа Салиньяк де ла Мот-Фенелон, вскоре ставший воспитателем герцога Бургундского, старшего сына Великого дофина, будущий архиепископ Камбре.
В наши дни в первой видят истеричку, во втором — жертву столь же свирепой, сколь и устаревшей нетерпимости; третьего иногда считают святым, иногда — одержимым разрушительным (по меркам того времени) духом, а по большей части в нем видят человека талантливого, но простодушного и всегда — утописта и при этом значительного писателя.
Мадам Гийон и отец Лакомб, которых связывал такого же рода мистицизм, что ранее сближал Терезу Авильскую[132] и Хуана де ла Круса, Франциска Сальского и Жанну де Шанталь, проповедовали свою доктрину по всей Франции до тех пор, пока монах не был арестован за распространение ереси.
Сначала, в октябре 1687 года, Лакомб был заключен в Бастилию, потом на Олерон, а после в замок Лурд[133], откуда он так и не вышел на свободу. Мадам Гийон, со своими исступленными восторгами, видениями и голосами, в январе 1688 года была отправлена в монастырь визитанток на улице Сент-Антуан в Париже; однако, имея заступниц при дворе, она провела там лишь несколько месяцев и вновь начала проповедовать свою веру, опираясь в этом на труды собственного сочинения — «Легчайший способ молиться» и «Духовные потоки» (каковые, по ее словам, постоянно изливались на нее, так что она, задыхаясь, падала наземь, словно утопая в благодати). Дар убеждения открывал ей двери в самые изысканные салоны, где она и собирала свою высокородную паству, среди которой вскоре оказались три герцогини, дочери-Кольбера — Бовилье, Шеврёз и Мортемар, а также герцогиня де Бетюн-Шаро, дочь сюринтенданта Фуке (за ее брата Луи Никола графа де Во виконта де Мелан мадам Гиойн выдала свою дочь). А самое главное — ей удалось увлечь мадам де Ментенон, и та поручила ей наставлять воспитанниц Сен-Сира[134], о которых она пеклась как о собственных дочерях. Наконец, покровительницы мадам Гийон познакомили ее с блиставшим при дворе аббатом Фенелоном, которого мадам де Ментенон намеревалась сделать своим духовником.
Жанне Марии было в ту пору сорок лет, Фенелону — тремя годами меньше. Красивый, блестящий, пылкий, вкрадчивый, он был неотразим. «Нелегко было оторвать от него взгляд», — пишет Сен-Симон. Они с первой встречи почувствовали влечение друг к другу, влечение исключительно мистическое, но оттого не менее опасное для обоих.
В августе 1689 года Фенелон стал воспитателем герцога Бургундского, старшего сына Великого дофина и, стало быть, прямого наследника трона. Луи де Поншартрен, канцлер Франции, был единственным, кто пытался предостеречь короля. Он сказал Людовику, что Фенелон создает «при дворе и почти что у него на глазах партию, опасную для религии, губительную для добрых нравов и способную привести к фанатизму, равно гибельному и для Церкви, и для государства».
