Шел большой прием в Кремле, устроенный правительством для ученых. На приеме присутствовали видные государственные деятели. Не было недостатка в официальных и в самых сердечных тостах. Выступил и президент Академии наук Владимир Леонтьевич Комаров.
Но что случилось с этим остроумным и находчивым человеком? Слушая его, Иван Павлович с трудом подавлял в себе волнение. Комаров говорил невнятно, мысли срывались, путались. В наступившей тишине шуршала плохо осмысленная стариковская речь.
Когда он выступал, Иван Павлович в смятении чувств как бы слушал самого себя: «Жаль старика, не его вина в том, что он уже утратил способность говорить легко и складно. Но разве в этом дело?» И тут же, возражая самому себе, думал о железной необходимости перемен. «Владимир Леонтьевич сделал свое дело…» Правда, ораторские удачи или неудачи не могут служить критерием негодности его как ученого, но одна из важных функций президента — умение держать себя, будучи в фокусе внимания общественности своей страны, общественности всего мира. И что еще важнее: наукой теперь надо, необходимо руководить энергичней.
И когда Бардин с другими вице-президентами Академии наук был приглашен в Кремль, у него уже не было чувства внутреннего протеста против того, о чем в правительстве говорилось убежденно и непререкаемо: «Президент Академии должен быть неутомимым, деятельным человеком. Иначе он не сможет осуществлять руководство наукой. Комаров стар и болен. Ему надо уйти на некой, лечиться и заниматься работой, которая ему под силу. Необходимо освободить Владимира Леонтьевича от трудной миссии, он просто не в состоянии уже ее выполнять». В этом заключалось все: и человеческое отношение к заслуженному старому ученому и прежде всего забота о деле с точки зрения государственной необходимости. Все было правильно…
Кто же будет новым президентом? Позже, когда был дан ответ на этот вопрос, на долю Ивана Павловича выпала горькая миссия убедить В. Л. Комарова подать в отставку. Отправляясь к нему вместе с академиком Александровым, Бардин подбирал подходящие слова. А получилось так, что он молчал. Бардин вообще потерял дар речи, и все время говорил Александров. Комаров держался подчеркнуто сухо. Конечно, визит делегации не был для него неожиданным, он либо догадывался, либо уже знал о принятом решении.
«Как тяжело старику, — думал Иван Павлович. — Еще бы. Столько сделав для академий, проведя у руководства ею такие тяжелые годы, он должен теперь все бросать…»
Да, Бардин видел: чего-то не хватало, чтобы правильное решение об отставке было воспринято Комаровым если не с легкой душой, то с полным сознанием справедливости. Ведь Владимир Леонтьевич — человек талантливый, умный — не мог не понимать, что время и болезни сделали свое дело. В 1942 году в Казахстане Бардин был свидетелем, как Владимир Леонтьевич тяжело страдал от затяжной серьезной болезни. И, несмотря на это, упорно, очень много работал. А позже с ним произошел еще и удар… Но что, что можно в таком случае сделать, как облегчить участь человека, так много сил отдавшего общему делу, а теперь старого и больного?.. Иван Павлович думал, терзался и не находил ответа на эти вечные вопросы жизни. Но работа есть работа. Надо было думать и об академии.
О новом президенте, Сергее Ивановиче Вавилове, Бардин впоследствии вспоминал: «Физик по образованию, выдающийся ученый в области радиофизики, явлений люминесценции, философии естествознания, сделавший со своими учениками серьезные открытия в области атомной физики, Сергей Иванович Вавилов как нельзя лучше подходил для этой работы… Поэтому кандидатура Сергея Ивановича нашла поддержку у большинства».
Возможно, кое-кто сделает предположение, что переживания Ивана Павловича Бардина в связи с неожиданной отставкой В. Л. Комарова говорят о его повышенной чувствительности. Такое предположение вряд ли справедливо. Жизнь и творчество Ивана Павловича полностью вписываются в эпоху: восстановительный период, пятилетки, невиданная по масштабам война, эпопея послевоенного развития. Время, наполненное героикой борьбы, формирующее и закаляющее характер и чувства. Находясь на вышке научной и государственной деятельности, Бардин не мог быть самим собой, если бы не обладал качествами бойца, исключавшими что-либо похожее на сентиментальность. Нет, не о чувствительности идет речь, когда анализируешь поступки и мысли Ивана Павловича, а о чувстве гражданственности и справедливости. Изучая его биографию, ловишь себя на ощущении, которое кажется удивительным парадоксом; так и хочется иной раз воскликнуть: «Помилуйте, Иван Павлович, нельзя же до такой степени быть справедливым!» Но именно эта черта характера во многом определяла поступки и движение мысли Бардина, резко подчеркивая его яркую индивидуальность.
Справедливость!.. Во имя ее Иван Павлович отказывался идти на компромисс в весьма сложных положениях, более того, он не оставался безразличным даже в тех случаях, когда жертвами несправедливости оказывались не только его живые современники, но и павшие или давно ушедшие из жизни.
Во всем должна торжествовать справедливость — кредо Бардина, и он действовал, шел в наступление, если видел и чувствовал, что она оказывается попранной.
Хочется привести один пример, если можно так сказать, «бокового звучания» в биографии Ивана Павловича — факт, лежащий в стороне от его магистральной деятельности ученого и государственного мужа. Как и каждый из нас, Бардин хранил в своей памяти картины далекого детства, юности. Десятки, может быть, сотни имен товарищей, друзей молодости… Жизненные пути сводили с ними Ивана Павловича вновь, а затем разводили, чаще всего уже навсегда. У каждого своя дорога.
С тех пор как еще до революции молодой Бардин работал мастером в доменном цехе Юзовского завода, утекло немало воды — так много, что в памяти 75-летнего Ивана Павловича образовалось нечто вроде геологических напластований. Попробуй вспомни, что было тогда. И все же он помнил… Помнил всю обстановку, быт, будни с 10—12-часовым рабочим днем, изнурительным трудом, которым беззастенчиво пользовались иностранные концессионеры.
Воспоминания воспоминаниям рознь. Чаще всего упражняются с памятью от нечего делать, в часы досуга. Значительно реже воспоминания всплывают на поверхность в результате острой реакции, подобно удару бича. С Иваном Павловичем такое и случилось, будто кто-то стеганул его по нервам, и эта боль вызвала в памяти видения прошлого.
Собственно, почему должно быть больно, если речь шла об одном из спутников далекого прошлого? Тем более что этого человека уже давно нет в живых, скончался в 1930 году, и ничем, кроме честного имени, не был примечателен — просто труженик, каких тысячи…
