Последние отнюдь не хлебом и солью встречают ленинградских музыкантов. Работники культуры желают отнять у самодеятельных артистов разрешение на выступление, выданное клубом туристской песни, и выдворить псевдотуристов из города. Моя бабушка сказала бы, что это чистое свинство, что сказал я, не трудно догадаться. Молодость и темперамент взяли свое, у парадного общаги скрипнули тормоза и нам предложили занимать места в зале. Каждого входящего в зал пристально осматривает сотня пар жаждущих глаз. Как оказалось, присутствующие неплохо знакомы с творчеством гостей, но никто не знает их в лицо. Я думаю, что если бы час назад кто-то, представившись Майком, попросил у меня добавить десять копеек на любимый портвейн, мог бы нарваться на грубость.
Один из устроителей делает залу многозначительные жесты, что, мол, СЕЙЧАС. В зал резвой походкой входит Вовчик Бегунов, мой школьный и армейский друг, и я, конечно, поприветствовал его, бурно зааплодировав: ведь я приличный человек и не буду кричать на весь зал: «Здорова, Бегунов!» Зал, очевидно приняв его за одного из гостей, взорвался аплодисментами (странно, что есть еще в Свердловске люди, не знающие Бегунова). Бегунов, немного удивившись, что его все знают и любят, раскланялся и занял место в первом ряду. Но вот наконец-то появились два молодых человека с расчехленными инструментами и заняли места на весьма условной сцене. Да, это они. Как гласит народная мудрость, встречают по одежке… На обоих все исключительно не броское и скромное, даже, по-моему, отечественное. Нам почему-то это показалось симпатичным. Тек, кто вырядился как на дискотеку, это явно разочаровало. Позже стало ясно, что тех, кто смог попасть, а не тех, кто хотел попасть на концерт, в зале явное большинство…
И вот первые аккорды, выключается верхний свет, Майк представляет Цоя, Цой представляет Майка. Майк бодро поет первую песню, в конце которой звучат слова: «Я люблю «Аквариум» (в зале аплодисменты), я люблю «Динамик» (аплодисменты), я не люблю «Машину времени», потому что люблю только подпольные группы» (мощнейшие аплодисменты). Затем последовал ряд песен, которые можно объединить общим названием «Времена года». Цой исполняет песню «Весна», Майк, в ответ на это, поет свое чудесное «Лето» (правда весьма паршиво — декабрь на дворе). Цой говорит, что в ответ на майковское «Лето» он написал свое «Лето», и надо признаться, получилось очень неплохо. «Девяносто два дня лета, солнце в кружке пивной, солнце в грани стакана в руке…» — подпеваем я и мой сосед.
Какая-то дама, по виду староста группы или старшая по этажу, пытается заткнуть нам рты и всячески урезонить. Но когда русскому человеку хочется петь, остановить его может только турецкий ятаган или, в крайнем случае, трамвай. Чей-то робкий, слегка пьяный голос кричит: «Майк, «Город N»!», но Майк поет о тех мужчинах, которых она знала. Мне показалось, что это далеко не лучшая его песня, и в подтверждение моих мыслей тот же голос, но уже понастойчивей, кричит: «Майк, «Город N»!» Но очередь Цоя, и он поет свои хиты, «Восьмиклассница» и «Алюминиевые огурцы». К нашим голосам присоединяется большинство зала, и мы дружно тянем: «У-у-у-у… восьмиклассница»…
Дама, что делала нам замечания, наконец-то поняла, что про крышу дома моего сегодня петь не будут, и тихо вышла… Зал аплодирует все дружнее, свистит, улюлюкает, в общем, становится похоже на концерт, а, уже прилично пьяный, голос все настойчивее кричит: «Майк, «Город N»!» Майк читает записки, но все же реагирует на голос из зала: «Будет, все будет, ребята!» В записке просят «Пригородный блюз». Майк рассказывает, что эта песня сослужила им дурную славу: «После нее нас все считают панк-группой, ну какой я, к черту, панк, я старый человек, я рокер», — говорит Майк и поет совсем новую песню «Гопники». В ней поется о тех, кто слушает «Арабески» и «Оттаван», кто не может связать двух слов, не сказав между ними ноту «ля», о тех, кто мешает нам жить, о гопниках, одним словом. Нам песня приглянулась, и мы выражаем симпатию вслух. Некто, дойдя до нужной кондиции, забравшись на подоконник, голосом потерпевшего истерично орет: «Майк, «Город N»!» И падает с подоконника. «Там что, уже стреляют?» — реагирует Майк. — Это очень длинная песня, и слова я плохо помню». Зал дружно: «Напомним».
И прогулка в уездный город N состоялась.
Песни сменяли друг друга, одни чуть лучше, другие чуть хуже, но, в общем, концерт был замечательным. Абсолютно неожиданно для зала Майк спросил: «Не пора ли заканчивать?» Зал закрутил головами и зашумел как дубовая роща перед грозой. Становится ясно, что ребята все-таки споют «Пригородный блюз», я слышу, как они решают, какие слова спеть в начале. И вот они начинают в бешеном ритме: «Я сижу на даче и читаю…» Почувствовав, что скоро действительно придется прощаться, зал сыпет вопросы. Зал: «Виктор, как ты относишься к Болану?» Цой: «Майк его любит больше, но я его тоже люблю». Зал: «Майк, ваше кредо?» Майк: «Как говорил Остап Бендер, «ВСЕГДА»». Зал: «Майк, почему ты в очках?» (весь концерт Майк играл в темных очках). Майк: «А почему ты в штанах?» Реплика из зала: «Сыграйте по своей любимой песне, и разойдемся с миром».
Майк поет что-то из классики рок-н-ролла (на английском языке). Цой уходит от ответа, ссылаясь на незнание языка. Зал: «Московский блюз». Майк: «Ребята, здесь же не Москва». Майк снимает с плеча гитару, которую на протяжении всего концерта он так и не смог настроить, Цой расстегивает до конца красную рубаху и тоже раскланивается…
Мы под сильнейшим впечатлением выходим под фонарный свет. Декабрьский мороз щиплет нас за возбужденные уши, постепенно приводя в себя (конечно, только тех, кто из себя вышел). Я тащусь домой на последнем трамвае, точно зная, что ночью мне приснится продолжение и я в унисон со вьюгой за окном буду петь во сне «У-у-у, транквилизатор» и буду улыбаться. Спасибо тебе, Миша! Спасибо тебе, Витя! Спасибо тебе, подпольный рок!
Р.S. Спасибо также всем великим мастерам звукозаписи, которые оставили нам лишь приятные воспоминания о концерте и кучу испорченной пленки».
Так закончился этот трудный для Виктора и Марьяны год.
Я написал эту цифру, этот очередной год жизни нашего героя и вспомнил вдруг, что так называется знаменитый роман Оруэлла, запрещенный к изданию и чтению в Советском Союзе.
Потому что в этом фантастическом романе, изданном в Англии в 1948 году, описывается, каким будет мир в 1984-м. И этот мир, как предсказывал Оруэлл, будет тоталитарно-фашистским. И он был почему-то очень похож на порядок, который существовал в СССР.
Не всем, но некоторыми деталями.
