на себя недовольство короля другим.
Любимой фрейлиной герцогини Орлеанской была юная Маршьон, интеллект которой затмевал даже ее замечательную красоту. Поначалу Анри намеревался использовать ее влияние на герцогиню в политических целях и стал относиться к фрейлине с отеческим вниманием и нежностью. Но затем он неожиданно для себя влюбился. Влюбился так, что почти потерял разум. Он, ветеран почти шестидесяти лет, не имел защиты против обворожительной особы, как не имел и шансов на ответное чувство. Но он пользовался ее доверием и чувствовал себя польщенным этим. Неудивительно, что однажды Анри доверил Маршьон секретные сведения, которые знали только он, король и Лувуа. Тем не менее, секрет дошел до ушей герцога Орлеанского, который рассказал обо всем, что знал, своему брату-королю. Из-за утечки информации, которая, впрочем, не прервала переговоры, Людовик был не на шутку рассержен. Тюренн признался и раскаялся в своей слабости, но прежнего доверия короля ему не удалось вернуть. Влияние Лувуа резко возросло.
У Анри больше ничего не было с прекрасной Маршьон. Он держался от нее подальше и со стыдом вспоминал об авантюре, в которой не было ничего аморального, но из-за которой он, как считал сам, потерял влияние на своего монарха. Но был ли этот эпизод столь значимым в понижении политического веса Тюренна? Процесс милитаризации власти набирал силу, и возвышение бюрократа от войны Лувуа было естественным и необходимым. Влияние виконта как неофициального военного министра подошло к концу.
Англо-французский договор в Дувре, положивший конец Тройственному альянсу, был заключен 1 июня 1670 г. Он предусматривал единовременную выплату Людовиком XIV Карлу II более 2 млн. ливров и 3 млн. ливров ежегодных субсидий в случае войны с Голландией. Англия же обязалась объявить войну Соединенным Провинциям и выставить 6000 солдат и 50 кораблей. По рекомендации Тюренна герцог Йоркский должен был командовать объединенным англо-французским флотом. В секретной статье Карл выразил свое намерение перейти в католичество: «Король Англии, обратившись в истинную католическую веру, объявит об этом, как только позволят условия его королевства». Людовик XIV обещал ему оказать содействие в этом деле [113]. Как покажет будущее, никаких попыток обратить англичан в католицизм Карл так и не предпринял, ведь оговорка позволяла ему тянуть время – подходящие условия ведь могут не наступить никогда.
Так или иначе, но весной 1672 г. Англия как союзник Людовика XIV вступила в третью по счету войну с республикой Соединенных Провинций. Еще одним следствием англо-французского союза, но уже на ином уровне, стало то, что в Дувре благосклонный взор Карла II остановился на темноглазой бретонской даме. Луизу де Керуаль (так звали красавицу) английский король в скором времени сделал герцогиней Портсмут и своей новой возлюбленной.
Луи Конде жаждал новой войны не меньше чем Людовик. Он был включен во внутреннюю работу Военного совета и знал, что когда в Европе вспыхнет новый конфликт, король уже не будет опасаться призвать его в качестве командующего.
Эти, да и предыдущие после его возвращения во Францию годы сильно омрачало поведение его жены Клер-Клеманс. Но сейчас странный и получивший огласку эпизод окончательно отдалил их друг от друга. Жизнь Клер-Клеманс, становившейся все более несдержанной и редко показывавшейся при дворе, была покрыта покровом тайны. Скорее всего, ее поразила душевная болезнь, передавшаяся по наследству от ее матери Николь де Ришелье и усугубленная поведением супруга. Ночью 13 января 1771 г. весь Париж был взбудоражен слухами о том, что в дом Конде проникли убийцы и ранили принцессу. Ее громкие крики подняли на ноги весь дом, и они ретировались. Имена этих убийц скоро стали известны – это были ранее состоявшие на ее службе Дюваль и Рабютен. Быстро примчавшийся из Шантийи принц нашел дом в ужасном беспорядке, а жену слегка раненой. Выяснилось, хотя эти сведения могли быть и не совсем точными, что Дюваль и Рабютен в силу неизвестных причин получали немалые суммы от Клер-Клеманс и в ночь нападения требовали, угрожая оружием, от нее денег, которые в последнее время к ним перестали поступать. Луи приложил усилия, чтобы наказать обидчиков, но Рабютен избежал наказания, а Дюваль был схвачен и отправлен на галеры.
Больше Конде с супругой не виделся, он даже запретил общаться с ней Анри Жюлю. Клер-Клеманс была отправлена в замок Шатору, пределы которого ей было запрещено покидать. Симпатии парижской публики были на стороне принцессы, Конде и даже его сына осуждали, но это никак не сказалось на отношении к нему короля. Спустя четыре месяца после отъезда Клер-Клеманс в Шатору Луи получил превосходный знак персонального королевского расположения. Людовик посетит его в Шантийи. Но, может, то была своеобразная инспекция королем его владений? Как во времена Фуке? В любом случае, принц должен был быть на высоте – устроить потрясающий праздник, лишь самую малость уступавший по размаху королевским приемам, и показать свою преданность.
Главные обязанности по устроению празднества пали на Анри-Жюля, который, не отличаясь военными достижениями, ловко справлялся с организацией приемов. «Такие расходы не позволяли себе даже римские императоры во время триумфов, – конечно, преувеличивая, описывала происходящее мадам де Севинье, – все блестящие идеи принимались даже без мысли об их стоимости». Визит короля длился 36 часов, т.е. с 24 по 26 апреля, и стоил хозяину 50 000 экю. Одна тысяча ушла только на цветы, покрывавшие лужайки. Обстановка дворца поражала превосходным и оригинальным вкусом, и при этом необходимо было разместить короля, придворных, экипажи, дополнительный персонал в совсем не предназначенном для приема двух с лишним тысяч человек замке. Под спальни знати спешно переоборудовали хозяйственные постройки, да так, что их бывшее предназначение было трудно распознать. Короля и его свиту ожидали бесконечные охоты, пикники, прогулки, игры. Значительную часть праздника планировалось провести на открытом воздухе, из-за чего накануне 24 апреля изрядно волновались, поскольку шли дожди. Но в день приезда Людовика стало ясно, и вечером на звездном небосводе показалась огромная луна. Отменную вечернюю трапезу венчал грандиозный фейерверк.
«Я не создатель праздников, а всего лишь их раб», «Еда бесконечно более прекрасна вечером, в свете факелов, нежели днем, и даже более вкусна, словно дела на время забыты и число обездоленных на свете не так уж велико, и кажется, что пища естественным образом предназначена дарить нам самые сладостные удовольствия…». Эти выражения, одно из которых – психологическая констатация своего положения невольника столовой чести, а второе – грациозно-философская поэзия пиршеств тех времен, принадлежат одному человеку. Истинному герою праздника, омраченного трагедией.
Скудные сведения о жизни Вателя, вплоть до точного имени и возраста (имя, предположительно, Франсуа, возраст, тоже предположительно, 40
