Ахмет представил мне свою первую жену, а меня ей.
— Очень приятно, — сказала она и протянула мне три пальца.
У нас в Дагестане не принято целовать руку женщине, поэтому я попросту ограничился легким рукопожатием, но она так закричала от боли, будто я перемешал все косточки ее пальцев.
— Простите меня, темного горца… я не хотел…
— Пора привыкать к культуре, — бросила мне она, отошла к зеркалу и начала кривляться перед ним, как будто зеркало что-нибудь могло изменить в ее внешности.
Да, она была и стара, и уродлива, и пудры на ней было столько, что хватило бы на штукатурку для комнаты средней величины. Больше всего я жалел, что не было здесь Абуталиба, уж он бы, верно, сказал про нее меткое словечко.
Говорят, нет никого хитрее лисы и ее хвоста. Но как же могла опростоволоситься черно-бурая, если угодила на воротник этой старой кляче. Женщина отошла к журнальному киоску, и мы с Ахметом на некоторое время остались одни.
— Как живешь, как себя чувствуешь, друг Ахмет?
— О, я чувствую себя, как вол, которого запрягли, чтобы молотить чечевицу. Жена руководит мной в моей работе. Если бы ты знал, какая она образованная. Светлая голова. Лично знала Блока и Маяковского. Была другом Сергея Есенина. Бывала в Париже. Превосходно говорит по-английски. У нас четырехкомнатная квартира, и мы одни. Детей у нас нет. Есть только собачка Тошик. Японская собачка, меньше кошки.
— Да, как видно, повезло тебе в жизни. Куда же теперь идешь?
— Да вот приносил стихи в "Мурзилку". Говорят, слишком глубоки для детей. Думаю отдать в журнал для юных колхозников. Там стихи понравились, только нужно дописать строфу, чтобы упоминалось слово "колхоз". Сегодня вечером допишу, а завтра принесу снова… Да, Расул, вот, оказывается, как нужно работать и жить. Моя жена говорит мне: дети, прежде чем научатся ходить, тоже ползают. Потом я напишу и настоящие произведения.
— Алеша, — нежно и требовательно сказала подошедшая жена. — Пойдем накормим Тошика, а потом сходим еще в "Крокодил" и в "Работницу".
После этой встречи мы с Ахметом долго не виделись. Однажды я получил от него письмо. Он просил меня заказать в Балхарах кувшин с надписью: "Моей дорогой жене". Я заказал кувшин и подумал: "Должно быть, и правда она для него много делает". Его стихи в переводах жены мелькали иногда то в "Мурзилке", то в "Пионере", то в "Крокодиле". Не появлялось его стихов только у нас в Махачкале на родном ему татском языке.
Несколько раз мы просили его прислать что-нибудь, но не получали ответа.
Увиделись мы спустя пятнадцать лет после первой встречи. В Москве проходила декада дагестанского искусства. Сорок поэтов приехали из Дагестана в Москву. На разных языках мы читали свои стихи в Колонном зале, в Кремлевском театре, на автомобильном заводе, в гвардейской Кантемировской дивизии.
На заключительном вечере декады к нам за кулисы пробрался сторонкой наш Ахмет.
— Расул, — взмолился он, — возьми меня из Москвы в Дагестан. Хотел я отрастить курдюк, но потерял и последний хвост.
Итак, Ахмет возвратился в Дагестан. Но никак не настраивается его пандур, никак он не может взять верную ноту. Он похож на сосуд, который дал трещину, и вот вытекло все вино. Как ни заклеивай потом кувшин, а вино все равно сочится, утекает.
Итак, переводчик не может прибавить таланта тому, у кого его нет. Одни говорят, что Эффенди Капиев создал Сулеймана Стальского. А другие говорят, что Сулейман создал Эффенди Капиева. На самом же деле они были оба талантливы. Талант Эффенди создал Эффенди, а талант Сулеймана создал Сулеймана.
Я скажу Изе. Так можно было бы озаглавить следующую историю, вспоминающуюся мне.
В Дагестанском педагогическом институте со мной вместе учился известный ныне дагестанский писатель Магомед Сулиманов. Он с детства был разносторонне талантливым человеком: неплохо рисовал, танцевал народные танцы, сочинял стихи. Он страстно любил "Евгения Онегина". С этой книгой он не расставался и знал ее почти всю наизусть. Уже тогда у него была мечта перевести "Евгения Онегина" на аварский язык. Эту книгу он даже брал с собой на войну.
В конце войны, изрешеченный пулями и осколками, Магомед очутился в московском госпитале. Там он познакомился с молодой москвичкой Марией. Когда раны зажили, он женился на Марии и остался в Москве.
Приехав в Москву учиться, я через адресный стол нашел своего друга. Я соскучился по нему, он по мне. Мария не мешала нашей дружеской пылкой беседе. Мы долго сидели втроем за бутылкой крепкого вина. Магомед рассказывал о войне, я о Дагестане, о родных горах, о родном ауле. Я читал им стихи, свои и своих товарищей, молодых аварских поэтов. Потом я спросил у Магомеда, чему же он хочет посвятить свою жизнь.
— Я долго думал, чем бы мне заняться. Но у Марии есть тетя, а у тети есть Изя, очень влиятельный в Москве человек… Тетя увидела, что я мучаюсь раздумьем, и говорит: "Ну что ты мучаешься, Магомед. Я скажу Изе, и он все устроит". Действительно, Изя подобрал мне хорошую должность при Академии наук. Там я сейчас и работаю.
— А твое рисование?
— А, хватит того, что меня разрисовали пули.
— А стихи?
— Это было детство, Расул. Теперь я взрослый серьезный человек, и дело нужно искать серьезное.
— А "Евгений Онегин"?
Мой друг задумался. Как видно, я попал в больное место.
— Почему не хочешь возвратиться в Дагестан?
— А как быть с Марией?
— Возьми с собой.
— У меня нет дома, кроме как в ауле. В аул же с Марией я заявиться не могу. Ведь она даже не сможет разговаривать с моей матерью. Не брать же мне еще переводчика, чтобы Мария понимала маму, а мама понимала ее.
Чтобы прервать трудный для Магомеда разговор, я поднял тост за него, за Марию, за "Евгения Онегина".
Когда я в следующий раз зашел к своему другу, Мария сказала мне, что Магомеда словно подменили. Целыми днями и ночами, каждую свободную минуту, за счет еды, сна и отдыха он что-то пишет, рвет и снова пишет, и снова рвет.
Тетя Марии понаблюдала за Магомедом и наконец спросила, что он пишет и почему рвет написанное.
— Я хочу стать поэтом — ответил ей Магомед. — Я хочу перевести "Евгения Онегина".
— Так о чем разговор и зачем так мучиться? Я скажу Изе, и он все устроит.
— Нет, дорогая тетя, ни сам Изя, ни его начальник, ни даже его жена не помогут мне сделаться поэтом. Я могу им стать только сам.
Вскоре Магомед прочитал мне перевод первой главы "Евгения Онегина" на аварский язык. А через три года и все аварцы получили возможность читать этот роман на своем родном языке.
Чью фотографию помещать? Говорят, что энергичная жена немало может способствовать успеху мужа. Да, встречали и мы таких энергичных жен. Была такая жена у одного небезызвестного дагестанского поэта. Весь Союз писателей, все издательства и газеты бросало в дрожь при упоминании ее имени. Я тоже ее побаивался и даже, чтобы задобрить ее, повесил у себя в кабинете портрет ее мужа. Я думал, она будет довольна и будет обходиться со мной помягче. Но это на нее мало подействовало. Ведь она не получала ни копейки за то, что портрет ее мужа висел в моем кабинете.
