Для изучения технологии производства такой стали на практику были направлены инженеры Зыбин и Пьянов. Изучая это производство на заводе в Вецларе, мы обнаружили большой архив, в котором были собраны многочисленные материалы о всех этапах, через которые прошло это производство на заводе.
Материалы архива помогли понять и осмыслить каждую производственную операцию.
Позже результаты изучения производственного процесса по изготовлению полой буровой стали нами были опубликованы в том же журнале «Качественная сталь» и сделались достоянием советской инженерной общественности.
Мы чувствовали, как каждый день пребывания на заводе давал нам новые сведения из того опыта, который за многие десятилетия накопился здесь. Мы научились видеть то, чего ранее не замечали.
Старинный патриархальный город Вецлар с узкими улочками и островерхими крышами жил тихой размеренной жизнью и хранил запахи и колорит прошлых эпох.
Здесь когда-то жил Гёте, и его домик был превращен в музей. К музею Гёте вела такая узенькая улочка, что двоим на ней нельзя было разойтись — один должен был становиться спиной к стене и пропускать встречного.
В центральной части города находились небольшая площадь и на пей «Kosaken Brunnen» («Казачий колодец»).
— Откуда это название? — спросил я как-то Гамельчека.
— Во время войны с Наполеоном сюда, в Вецлар, преследуя наполеоновскую армию, заходили русские казаки и водой из этого колодца поили своих коней.
А недалеко от гостиницы «Дейчлянд» был небольшой скверик, в котором на каменном пьедестале стоял белый гипсовый бюст Гейне. Я иногда заходил сюда и неизменно останавливался у памятника, садился на находившуюся рядом скамеечку и читал газеты.
Прошел 1932 год и наступил 1933-й. К власти пришел Гитлер. Грязные волны поднявшей голову реакции докатились и до тихого Вецлара. Когда весной 1933 года я приехал в город и, как всегда, остановился в гостинице «Дейчлянд», то почувствовал по каким-то еле уловимым признакам те изменения, которые произошли и здесь. Хозяева гостиницы знали меня и всегда радушно встречали. Знаки внимания и заботы я видел во всем. Мне всегда отводили наиболее спокойную комнату. На столе появлялась вазочка с домашним печеньем, а утром в щель между дверью и полом мне подсовывали местную газету.
На этот раз я почувствовал какую-то тревогу в голосе хозяина и увидел беспокойные огоньки в его тоскливых глазах. Казалось, они, эти глаза, говорили: зачем вы сюда приехали? Ну, разве вы не видите, что здесь происходит!
Когда я собирался спуститься на первый этаж и пообедать (время было обеденное), ко мне в номер зашел хозяин и сказал:
— Может быть, вам лучше пообедать в номере?
— Зачем же я буду обедать в номере? Спущусь в ресторан.
Хозяин, волнуясь и запинаясь, сообщил мне, что в ресторане находится большая группа штурмовиков. Они горланят песни и так шумят, что там трудно будет кушать.
— Если не хотите обедать в номере, я вам могу накрыть в отдельной комнате, примыкающей к ресторану, у меня есть такая. Но лучше все же в ресторан не ходите, — умоляюще произнес он.
Весь вечер снизу доносились страшный гогот и песни. А на следующий день рано утром я прошел в скверик к памятнику Гейне. Я с юношеских лет полюбил этого замечательного поэта и много раз перечитывал его произведения как в переводах, так и в оригинале. Приезжая в Вецлар, я всегда проходил к памятнику. Для меня стало потребностью побывать с Гейне.
Обычно еще издали я различал белоснежный бюст поэта. Но на этот раз я его не видел.
Где же Гейне?
Когда я подошел ближе, то убедился, что на пьедестале бюста не было — он лежал в осколках рядом на тропинке. Мне больно было смотреть на эти осколки. Казалось, что здесь лежит не гипсовый бюст, а разбитая голова самого поэта. Я наклонился и стал собирать с тропинки кусочки гипса и складывать их к подножию памятника.
Я совершенно не думал в тот момент, что меня могут обвинить во вмешательстве во внутренние дела страны. В голове была только одна мысль — нельзя допустить, чтобы осколки разбитого Гейне топтали чьи-то сапоги.
Я не заметил, как ко мне подошел старик немец. Од остановился, опираясь на сучковатую палку, потом нагнулся и также стал собирать кусочки гипса, складывая их туда же, куда складывал я. Старику трудно было нагибаться и, опираясь на свою палку, он чуть было не упал. Когда все осколки были подобраны, мы почти одновременно стряхнули пыль с ладоней рук, и наши глаза встретились. В глазах старика отражались теплота и грусть. Он хотел что-то сказать, но только пожевал губами. Глаза его увлажнились, и по щеке быстро пробежала крупная одинокая слеза.
Он повернулся и пошел обратно, прихрамывая. Я продолжал стоять у пьедестала, на котором еще вчера был бюст Гейне. В ушах звенели прочитанные когда-то строфы:
Andere Zeiten, andere Vögel.
Andere Vögel, andere Lieder.
Sie gefielen mir vielleicht,
Wenn ich andere Ohren hätte[78].
По всей видимости, разбитый бюст — работа вчерашних разгулявшихся штурмовиков. Куда приведет этот процесс уничтожения старой немецкой культуры? Смогут ли эти стервятники заглушить голос Гейне? Заставить забыть его, сделать неведомым для грядущих поколений?
Позже, проезжая как-то на пароходе по Рейну, я услышал слова песни, когда пароход проходил мимо скалы Лореляй:
Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,
Das ich so traurig bin…[79]
Я спросил стоящего рядом со мной немца:
— Что это за песню поют?
— Лореляй, — ответил он.
— А кто сочинил ее? — вновь задал я вопрос.
— Это народная песня, — и мой собеседник потупил глаза.
«Ну, вот уже и началось растаскивание Гейне, — подумал я. — То, что нельзя заставить забыть, будут отбирать у него и приписывать другим».
Заплеванный Hitlerjugend[80]
Захват гитлеровцами власти и ликвидация ими существовавших прежде многочисленных рабочих организаций, местных управлений, обществ, различных корпораций и союзов не везде проходил спокойно.
В Рейнской области, так же как и по всей Германии, гитлеровцы встречали сильное противодействие. Часто дело доходило до вооруженного сопротивления. Борьба против гитлеровцев и их мероприятий принимала различную форму, а неприязнь к ним также проявлялась по-разному. Она захватывала все категории людей и все возрасты, включая детей.
Как-то, проходя в Эссене по Егерштрассе, я увидел такую картину. Группа мальчишек в возрасте 10–12 лет поймала члена гитлеровского союза молодежи и прижала его к стенке в одном из узких переулочков, выходящих на Егерштрассе. Двое держали его за распластанные руки, прижатые к стене, а остальные что-то выкрикивали и по очереди плевали ему в лицо. Гитлеровец пытался вырваться, но это ему не удавалось. Он стал кричать, но, когда он открывал рот, ему плевали в рот и крика у него не получалось. Мальчишка вертел головой, брыкался, крутился, пытаясь уклониться от плевков и вырваться, но ребята крепко держали его за руки. Красная лента со свастикой, которой был опоясан левый рукав его форменного мундирчика, была сорвана, и один из мальчишек старательно растирал ее подошвами своей обуви о мостовую. Погончики с костюма были сорваны, и двое других парней разрывали их на полоски и бросали. Я замедлил шаги, наблюдая за происходящим.
