219
«Единое на потребу».
В «Воскресении» при рассмотрении кассации по делу Масловой в сенате больше всего восстает против пересмотра дела дарвинист-материалист, потому что он шокирован в душе тем, что Нехлюдов из чувства долга хочет жениться на проститутке: всякое проявление чувства долга, а тем более религиозных чувств кажется ему личным оскорблением. – Р. Р.
Сравните типы революционеров в «Воскресении». Новодворов – вожак революционеров, чрезмерное тщеславие и эгоизм всецело парализуют его незаурядный ум. У него никакого воображения, «благодаря отсутствию в его характере свойств нравственных и эстетических…» За ним следует как тень Маркел – рабочий, ставший революционером, чтобы отомстить за перенесенные угнетения, страстный поклонник науки, в которой он не разбирается, фанатический противник церкви, аскет.
В «Божеском и человеческом» есть несколько типов нового поколения революционеров – Роман и его друзья, которые презирают старых террористов и утверждают, что с помощью науки можно превратить сельское население в индустриальное. – Р. Р.
Письмо к японцу Изо-Абе, 1905 г. – Р. Р.
Тенеромо. «Живые речи Л.Н. Толстого». – Р. Р.
Там же. – Р. Р.
Разговор с Полем Буайс. – Р. Р.
«Конец века». – Р. Р.
Еще в 1865 г. Толстой написал строки, предрекающие социальную бурю: «La propriete c'est le vol» [ «Собственность есть кража» (Прудон). – Прим. ред. ] останется больше истиной, чем истина английской конституции, до тех пор пока будет существовать род людской. Всемирно-историческая задача России состоит в том, чтобы внести в мир идею общественного устройства поземельной собственности. Русская революция только на ней может быть основана. Революция не будет против царя и деспотизма, а против поземельной собственности». – Р. Р.
«Земельное рабство несравненно мучительнее личного рабства-Раб личный – раб одного, человек же, лишенный права пользоваться землей, – раб всех» («Конец века»), – Р. Р.
Действительно, Россия находилась в особенно критическом положении, и если Толстой был неправ, пытаясь на этом основании делать общие выводы о других европейских государствах, то нельзя не понять, что страдания его народа ближе затрагивали его. См. в «Великом грехе» его разговоры по дороге в Тулу с крестьянами, которым поголовно не хватает хлеба, потому что у них мало земли, и которые все в глубине души надеются, что им дадут землю. Сельское население составляет 80 процентов всего населения России. Миллионов сто умирает с голоду из-за того, что помещики захватывают землю, пишет Толстой. Когда им говорят, что их бедственное положение может быть исправлено путем свободы печати, отделения церкви от государства, национального представительства и даже 8-часового рабочего дня, это звучит как наглое издевательство.
«…Отношение людей, мнимо отыскивающих везде, но только не там, где оно находится, средство улучшения народного быта, совершенно напоминает то, что бывает на сцене, когда все зрители прекрасно видят того, кто спрятался, и актеры должны бы видеть, но притворяются, что не видят, нарочно отвлекают внимание друг друга и видят все, но только не то, что нужно, но чего они не хотят видеть» («Великий грех»).
Нет другого средства, как только отдать землю трудовому народу. Толстой считает, что доктрина Генри Джорджа, его проект единого налога на землю, способна разрешить земельный вопрос. Это экономическое евангелие Толстого, он не устает его повторять и так сжился с ним, что часто в своих произведениях почти дословно приводит отдельные фразы Генри Джорджа. – Р. Р.
«…Учения о непротивлении, составляющего замок (в смысле свода) всего учения о жизни людей между собой. Принять же закон взаимного служения, не приняв заповеди непротивления, было бы все равно, что, сложив свод, не укрепить его там, где он смыкается» («Конец века»). – Р. Р.
В письме к другу в 1890 г. Толстой жалуется на ложное толкование его принципа непротивления. Он говорит, что путают принцип «не противиться злу злом или насилием», с «не противься злу», то есть «будь к нему равнодушен», «тогда как противиться злу, бороться с ним есть единственная внешняя задача христианства, и что правило о непротивлении злу сказано как правило, каким образом бороться со злом самым успешным образом».
Сравните эту концепцию с концепцией Ганди – его сатьеграхой, учением об активном сопротивлении при помощи любви и жертвы. Здесь то же бесстрашие души, противоположное пассивности. Но у Ганди еще сильнее подчеркнут мотив самоотверженности и активности (см. Р. Роллан. «Махатма Ганди»). – Р. Р.
«Конец века». – Р. Р.
Толстой вывел двух таких сектантов – одного в конце «Воскресения», другого в «Божеском и человеческом». – Р. Р.
После того как Толстой выступил против земского движения, Горький, выражая недовольство своих единомышленников, написал: «Этот человек оказался в плену у своей идеи. Давно уже он отделился от русской жизни и перестал прислушиваться к голосу народа. Он парит слишком высоко над Россией». – Р. Р.
Толстой жестоко страдал от того, что сам не подвергался преследованиям. Он жаждал мученичества, но правительство не спешило помочь ему стать мучеником.
«Вокруг меня насилуют моих друзей, а меня оставляют в покое, хотя, если кто вреден… то это я. Очевидно, я еще не стою гонения. И мне совестно за это» (письмо к Тенеромо, 1892 г.).
«Но, видно, я не достоин этого, и так мне и придется умереть, не пожив приблизительно и хотя короткое время так, как я считаю это должным, и не придется хоть какими-нибудь страданиями тела свидетельствовать истину» (письмо к Тенеромо от 16 мая 1892 г.).
«Мне тяжело быть на воле» (июнь 1894 г., к нему же).
А ведь Толстого никак нельзя упрекнуть в излишней осторожности. Он поносит царей, ополчается на отечество, «этот ужасный кумир, во имя которого люди жертвуют не только своей жизнью, но и свойственной разумным существам свободой» («Конец века»). Вспомните, как в «Едином на потребу» Толстой излагает историю России. Это какая-то галерея чудовищ: «душевнобольной Иоанн Грозный, жестокий и пьяный Петр, невежественная кухарка Екатерина I, развратная Елизавета, полоумный Павел, отцеубийца Александр I» (единственный, впрочем, к кому Толстой все же питает тайную нежность), «жестокий Николай I, то либеральный, то деспотичный Александр II, Александр III – глупый, грубый и невежественный, Николай II – невинный гусарский офицер, молодой человек, который ничего не знает, ничего не понимает». – Р. Р.
