Все наши вещи отобрали для хранения в цейхаузе. Затем приказали нам совершенно раздеться, оставив на себе лишь нижнюю рубашку и кальсоны.
Я попросил, — нельзя ли оставить носки на ногах, так как холодный цементный пол был как лед. На меня грубо крикнули: «Снимай! Не полагается!..»
Когда раздевание нас закончилось и все наши вещи отобрали, лагстароста постучал болтом входной двери. Внутри заскрипел железный засов и тяжелая громадная дверь медленно открылась. Нас втолкнули вовнутрь так называемого «верхнего штраф-изолятора».
Мы остановились в оцепенении у входа, изумленные представшим перед нами зрелищем...
* * *
Перед нашими глазами была такая картина... Вправо и влево вдоль стен громадного высокого здания, а также по середине, на голых деревянных нарах сидят в два ряда, плотно один к другому, узники штраф-изолятора; все они босые, почти полуголые, имеющие какие-то лохмотья на теле, бледные с испитыми лицами, некоторые из них как подобие скелетов; все грязные с всклокоченными волосами...
Сейчас они смотрят в нашу сторону мрачными, утомленными глазами, в которых отражается глубокая печаль и искренняя жалость к нам, новичкам, что нас ожидает тоже, что они выстрадали и переносят теперь.
Из дальнего левого угла, из отгороженной камеры, раздается пронзительный душу раздирающей вопль, пересыпаемый дикими криками по адресу Советской власти, палачей ГПУ и прочее.
Часто слышны звуки ударов по избиваемому человеческому телу, сопровождаемые отборными ругательствами других каких-то голосов.
Это (как мы узнали потом) «надзор» усмиряет заключенного Александрова, который от всего пережитого, от разных глумлений и издевательств пришел в ярость, в возбужденно-ненормальное состояние. И вот теперь пытаются одеть на него смирительную рубашку. Александров отбивается, рыдает, издает дикие нечеловеческие крики. Надзор сбивает его на пол. После сильного избиения Александров ослабевает. «Надзор» натягивает на него смирительную рубаху, скручивает ему руки и связывает ноги.
Александров, обвязанный кругом, бьет головой об пол.
* * *
Вправо на нарах другая сцена. Там лежат, распластавшись, два человеческих трупа. Лежащие — это эпилептики.
Рыдания, крики, шум, избиения отразились на них, — с ними произошел припадок.
Их ноги и руки с силой придавливают к нарам другие арестанты, не давая им конвульсивно биться.
При виде таких потрясающих сцен мы стояли в остолбенении.
Когда все немного успокоилось, староста изолятора распределил нас на места для сидения на нарах.
Меня поместили в дальний конец средних нap, как раз против и около карцеров, где, в левом, только что происходило усмирение и избиение бешено возбужденного заключенного.
* * *
Впечатление потрясающей обстановки, в которую я попал, близость рядом безумствующего карцерного, который издавал всю ночь дикие крики, бился головой об пол; изрыгал отборные ругательства по адресу всех и вся, — все это так подействовало на меня, что я провел всю первую ночь в каком-то нервно-лихорадочном состоянии. Сон абсолютно бежал от меня.
Кошмарные условия заточения штрафников на Секирке
Ознакомлю вкраце с сим чудовищным карательным местом, как коварным творчеством ГПУ.
* * *
Гора Секирная есть самая высокая на Большом Соловецком Острове. Да, собственно говоря, единственная, ибо все другие возвышения, следуя географическому определению, надо отнести к холмам, покрытом лесом.
* * *
В двухэтажном здании, занятом теперь под изолятор, прежде, в славное время процветания Соловецкой обители, вплоть до нашествия озверелых вандалов, банд ГПУ, были два глубокочтимых Православных монастырских храма, привлекавшие для молений тысячи богомольцев.
В каждом этаже был особый храм, трехпрестольный, главным алтарем и двумя приделами (боковые алтари).
Теперь же место это, прежде священное, переделано в самую суровую жестокую темницу, какую видел ли когда-либо мир, превращено в мрачную катакомбу для мучений и терзаний несчастных жертв всероссийского красного террора...
Все, что могло бы напоминать о прежних храмах, конечно, было выломано и убрано.
Прекрасная иконопись на стенах храмов была скверно и грубо заштукатурена.
Прежние боковые алтари переделаны в карцеры, где теперь происходят избиения строптивых и обезумевших от кошмарного режима штрафников и бесчеловечное насильственное одевание на них смирительных рубах. В верхнем этаже, где в храме был расположен Святой Жертвенник, теперь стоит огромная «параша» для большой нужды («параша» — большая кадка с положенной на ней доской для ног).
* * *
Применяясь к распланировке сего двухэтажного здания, ГПУ придумало придать штраф-изолятору двойственную организацию.
Для верного уяснения читателями определим значение «штраф-изолятора», как «тюрьма на каторге».
Двойственность организации изолятора выявляется в следующем: в верхнем этаже расположен «верхний штраф-изолятор», а в нижнем помещаются штрафники «нижнего изолятора».
Различие между ними в суровости режима. Заключенные в «нижнем изоляторе» имеют некоторые облегчения в сравнении со штрафниками «верхнего изолятора».
Сначала все прибывающие на Секирную новички заточаются в «верхний штраф-изолятор».
По прошествии более или менее продолжительного времени, когда администрация «изолятора» убедится, что заключенный «перевоспитан» — это по-«чекистски», а по-человечески — морально убит, то его снимают в нижний изолятор.
* * *
Штрафники верхнего изолятора содержатся в невыносимо кошмарной обстановке...
Варварские условия для заточенных в этом пекле коммунистического ада на Секирке изобретены, как бы преднамеренно, с целью убить в человеке морально-духовное существо, уподобив его тварям земным, искалечить его здоровье, чтобы он сошел скорее с земной сцены и тем избавил ГПУ от излишней обузы...
Но, откажемся от утверждения или отрицания этих предположений, ибо это завело бы в непроходимые дебри моральных рассуждений.
Ограничусь лишь характеристикой этого страшного узилища.
* * *
Главною сугубо-суровою особенностью содержания заточенных в верхнем изоляторе является та бесчеловечная пытка, что штрафники должны сидеть полуголыми. Каждый может иметь на себе лишь нижнюю рубашку и кальсоны.
