Как бы там ни было, пытаясь разобраться в этой запутанной истории, в сентябре 1949 года Кореманс решил направиться в Ниццу и осмотреть виллу «Эстате», где в течение десяти лет, истекших со дня внезапного отъезда ВМ и его жены, практически никто не жил. Там были найдены четыре непроданных подделки. Виллу тщательно обыскала голландская полиция, сотрудникам которой с трудом верилось, что Кореманс сможет обнаружить на ней что-либо, подтверждающее его версию. Немалое усердие, выказанное инспектором Вонингом во время обыска, удостоилось похвалы на процессе. И вот 26 сентября, после нескольких дней бесплодных поисков, события получили неожиданный поворот; наверное, лучше сказать, что произошло чудо. Пока Кореманс без толку слонялся по двум кухням и коридору подвальной части здания, где садовник ВМ свалил в кучу личные вещи хозяина, он случайно заметил два больших листа многослойной фанеры, наложенных друг на друга. Невероятно, но факт – глазастый инспектор Вонинг проглядел их во время тщательного обыска, проведенного здесь четыре года назад. Когда Кореманс разделил листы, к его удивлению и неописуемому восторгу, он увидел… первый вариант «Тайной вечери», разумеется, кисти ВМ.
Декоэн и его приверженцы со вполне понятной яростью отреагировали на счастливое и судьбоносное открытие Кореманса. Они поспешили раззвонить во все колокола, что – как и в случае с Хондиусом – найденная коварным врагом картина – подделка, заказанная самим же Коремансом, чтобы обеспечить неоспоримое подтверждение собственной версии. Неужели ВМ бросил на вилле «Эстате» такую значительную подделку, вместо того чтобы продать ее и прилично на этом заработать? Декоэн утверждал даже, будто он сам при помощи садовника проник на виллу «Эстате» за четыре дня до приезда Кореманса (иначе говоря, 22 сентября) и не видел там пресловутых листов фанеры.
Долгая и ожесточенная дуэль Декоэна и Кореманса, разумеется, закончилась победой последнего, после того как он сумел нанести необычайный удар. Он разыскал расписку парижского антиквара, из которой следовало, что и октября 1938 года ВМ приобрел у него большую картину Говарта Флинка. Расписка включала детальное описание и фотографию картины. Флинка, современника Вермеера, конечно, трудно назвать малоизвестным художником, поэтому ВМ пришлось выложить за полотно 15 тысяч франков. Самое интересное заключалось в сюжете картины: на ней были изображены… две девушки на украшенной повозке, которую тащит коза. Иными словами, согласно Коремансу, то же, что и на картине, которой ВМ воспользовался, чтобы написать поверх нее первый вариант «Тайной вечери».
Конечно, на картине Флинка помимо девушек можно было насчитать целых одиннадцать фигур, в том числе пять херувимов, весело кувыркающихся в облаках, и к тому же размеры картины сильно отличались от размеров «Тайной вечери» ВМ. Но Кореманс выдвинул и проиллюстрировал множеством диаграмм такую гипотезу: ВМ разделил картину на три части, отрезав один кусок, а другой прикрепив к нему горизонтально, чтобы получилось полотно прямоугольной формы вместо почти правильного квадрата оригинала. Декоэн с негодованием возразил, что ВМ никогда не уничтожил бы работу такого известного мастера, как Говарт Флинк, за которую к тому же заплатил 15 тысяч франков. Кореманс с легкостью парировал: не так уж и просто найти полотно XVII века в приличном состоянии и с хорошо сформировавшейся сетью кракелюров. Если картина Флинка отвечала этим требованиям, нелепо полагать, будто ВМ могла остановить ее цена (пустячная для него в то время) и будто он испытал какие-либо сомнения, уничтожая основу, идеально подходящую для его целей.
Что касается изменений, которые ВМ внес в размеры картины, удлинив ее, то такой поступок объяснялся как раз тем, что исключительно трудно отыскать работу XVII века большого формата по той, вполне доступной, цене, какую ВМ заплатил парижскому антиквару. Иначе говоря, дабы добиться намеченного результата, ВМ был вынужден работать с материалом, который удалось заполучить, и придумывать разные уловки. Он разрезал и переделал полотно, потом (точно так же он поступил, работая над «Христом в Эммаусе») удалил телегу, девушек, херувимов с мандолинами и оставил нетронутым лишь последний слой краски с первоначальными кракелюрами. И готово! Очередной шедевр Вермеера предстал на суд самых известных голландских коллекционеров, вызвав горячие споры.
Сенсационный процесс против ван Меегерена оказался поразительно коротким: всего пять с половиной часов, один день слушаний, семнадцать свидетелей, опрошенных не более чем за пару часов (в среднем по семь минут на каждого); остаток времени заняли заключительные речи государственного обвинителя и адвоката, а также весьма непродолжительное последнее слово ВМ. Суть дела была слишком хорошо известна вплоть до самых мелких подробностей, и прения не могли добавить ничего нового к тому, что все и так уже знали. Однако перед началом слушания мало кто представлял, насколько мало времени оно займет. Конечно, его нельзя было сравнить с эпохальным Нюрнбергским процессом, однако судьба ВМ волновала общественное мнение и возбуждала широкий интерес, а сам судебный процесс сегодня неизбежно назвали бы медиасобытием.
Поэтому 29 октября 1947 года еще до восхода солнца перед четвертой палатой суда присяжных Амстердама образовалась огромная очередь из надеявшихся поприсутствовать на процессе, и журналистов там было множество. Они приехали из Франции, Великобритании, Соединенных Штатов, со всего света, чтобы увенчать неугасаемой славой пятидесятивосьмилетнего Хана ван Меегерена, самого знаменитого фальсификатора планеты. Распространился слух, что последний, хоть и вынужден был после банкротства вести спартанский образ жизни, так и не смог поправить свое здоровье, основательно подорванное всевозможными излишествами. Поэтому репортеры, слетевшиеся на суд, готовились набросать в самых мрачных тонах портрет конченого человека, художника, погубленного собственной гениальностью, неисправимого наркомана с преждевременно поседевшими волосами и осунувшимся лицом, раба морфия, пережившего цепь жестоких сердечных приступов, – специалисты клиники «Валериум», куда его поместили летом, обнаружили у него стенокардию.
Однако в тот ответственный день, 29 октября, – в день своего триумфа – ВМ постарался предстать перед публикой, заполнившей зал, в наилучшем виде. Он был в отличной форме, выглядел уверенным в себе, нарядным и любезным, беспечным и непринужденным. Он сбрил бороду, укоротил и привел в порядок усики, надел элегантную темно-синюю тройку, бледно-голубую рубашку и галстук в тон костюму. В суд из дома он пришел пешком, и на протяжении всего Принсенграхта его сопровождала толпа репортеров и фотографов, с которыми он дружелюбно шутил. Войдя в зал суда, он обнял и поцеловал двух своих детей, Жака и Инес, и вторую жену Ио. На Жаке был прекрасный серый костюм, и он казался куда моложе своих тридцати пяти лет. Инес стала молодой женщиной, яркой и красивой, и выглядела одновременно просто и изысканно. Ио, как всегда, нервная и обворожительная, производила великолепное впечатление в своем строгом костюме из черного бархата. Сияющий ВМ, словно кинозвезда, снова принялся позировать фотографам, охотно откликаясь на их призывы и просьбы. Он то и дело поправлял очечки на носу и обнажал зубы в довольной улыбке. Он не скрыл законного удовлетворения, увидев наверху, над рядами скамеек, гигантский экран, предназначенный для показа диапозитивов доктора Кореманса. Кстати, не лишним будет добавить, что портрет королевы, висевший за креслом, в котором восседал председатель суда судья Болл, явно проигрывал в сравнении с лучшими из работ ВМ. «Христос в Эммаусе» и «Тайная вечеря» действительно производили сильное впечатление. Они украшали собой главную стену, в то время как прочие подделки, развешанные тут и там, довершали экспозицию, превращая суд в престранную картинную галерею и большую персональную выставку, посвященную ему, ВМ. Это были именно те успех и общественное признание, о которых ВМ мечтал тридцать лет.
