Но самым волнующим для меня было даже не то, что тогда никого из нас, стоящих сейчас рядом, не будет — уж во всяком случае давно распадутся на составляющие атомы и молекулы наши тела. А самым волнующим для меня было то, что мы все сейчас, стоя рядом со следами, осознавали и самих себя, и это головокружительное течение времени. И если действительно никого из нас не будет, хотя плита, очень возможно, останется (что ей еще какой-то миллион-другой лет?), то зачем же тогда нужно и нам, и вообще это наше мгновенное теперешнее осознание? Ведь в воображении своем и я, и каждый из нас — даже, вероятно, самый младший, Олежка, в своих темных очках и с облупившимся от солнца носиком-пуговкой — мог легко и запросто перенестись и в глубь времен назад, то есть ретроспективно, и, наоборот, вперед, то есть перспективно. Откуда у нас эта способность и почему?
Ну динозавры, ладно, они погибли, не оставив даже потомков, а вот, например, стрекозы… Отпечатки телец стрекоз находили в пластах каменноугольного периода, что свидетельствует о существовании прямых предков теперешних стрекоз приблизительно 300 миллионов лет назад (то же самое можно сказать о тараканах и скорпионах). Правда, те предки стрекоз достигали 75 сантиметров в размахе крыльев, но ведь они, судя по всему, были на самом деле предки, а значит, генетическая цепочка от поколения к поколению тянется непрерывно, и в каждой стрекозе, значит, столько на самом деле этих «отпечатков»!.. И вообще все стрекозы — это как бы «веточки» генеалогического дерева стрекоз, но сами стрекозиные «генеалогические деревья» — «веточки» всего дерева земной жизни, потому что предки-то у всех здесь были, как считают ученые, одни.
Так вот мы стояли у края плиты, и каждый думал о своем, а потом по очереди лазили к следам — сфотографироваться. А потом мы рассеялись по долине речушки. Я, конечно, стал присматриваться к бабочкам, легкомысленно порхающим над цветами, настроив свое восприятие на светлокрылую с красными и черными пятнами. Жора ловил всех насекомых подряд — и ползающих, и прыгающих, и летающих, ему помогала Оля. Елена Леонидовна, Вера Григорьевна и Олежка собирали растения для гербария. А художник Рафаэль нашел себе где-то удобное место в теньке и запечатлевал горные дали.
12.
Ну разумеется, меня интересовали не только светлокрылые Аполлоны. Ведь по-своему неисчерпаемой были и каждая бабочка, и жук, и стрекоза, и паук. Здесь ведь такое безграничное поле для внимательного наблюдения, что не случайно наука о насекомых — энтомология — сейчас разделилась на множество ответвлений. Специалист по жукам, к примеру, это совсем не то, что специалист по бабочкам или перепончатокрылым. И хотя есть и общие разделы, такие, как, например, этология — наука о поведении насекомых, но даже и в ней может наметиться расслоение, потому что среди одних только жуков, которых насчитывается от двухсот пятидесяти (по мнению одних ученых) до пятисот (по мнению других) тысяч видов, кого мы только не встретим. Здесь и хищники, и травоядные, и могильщики-трупоеды, и навозники, и паразиты и их хозяева, и «честные труженики», и «хитрецы», и «тунеядцы», и «силачи», и «красавцы щеголи», и заботливые, прямо-таки самоотверженные родители, и, наоборот, «беспечные гуляки», и «летуны-рекордсмены», и «бегуны», и подземные жители, и подводные, и жители пещер… И каждый из видов живет в своем мире, подчас весьма сильно отличающемся от мира других, где уровень радиации, температура, влажность, давление очень разные, и у каждого свои органы чувств, подчас далекие от нашего понимания, свои «правила жизни», свои инстинкты, свои «беды» и «радости», свой способ выживания и продолжения рода, своя борьба…
Сначала мое особое внимание привлекли пауки (напомню, что сами они не насекомые, но насекомые — их главная пища), потом гусеницы, стрекозы, наконец, бабочки. Но и теперь мне не хотелось останавливаться на каком-то одном отряде, для себя я выбрал принцип, который хорошо выражен в словах ученого: «Какую бы форму жизни мы ни изучали — от вируса до мамонтова дерева, — мы изучаем самих себя».
И хотя сейчас я опять хотел отыскать именно Аполлона, конкретный вид бабочки, однако я конечно же понимал, что «отзвуки», «отблески» или, можно сказать, «отпечатки» той самой красоты, олицетворенной и сконцентрированной для меня в представителе семейства Парнассиусов, конечно же есть в каждой бабочке любого семейства, в жуке, в пауке, в цветке. Красоты объединяющей.
Природа, на которую некоторые из нас посматривают этак свысока, не лжет. Это богатейший, разнообразный, процветающий и постоянно совершенствующийся мир, в котором созданы и мы с вами. И в нас, очевидно, те же отзвуки, отблески, отпечатки… И великий дар сознания позволяет человеку многое открыть и понять, в частности понять великий принцип единства всего земного. Но увы, тот же самый дар дает людям возможность лгать, ненавидеть и может привести к уничтожению и себя самих, и всего мира природы Земли. Почему?
Что же мы все-таки знаем о человеке? Что знаем мы о самих себе? Почему люди при всех различиях между собой в чем-то все же очень и очень схожи? Почему мы все-таки можем понять друг друга и понимаем, если, конечно, хотим, и — наоборот! — упорно не можем понять, если по какой-то причине не имеем на это желания? И чем же по существу отличаемся мы от своих «меньших братьев»? Переросли ли мы их на самом деле и если да, то в чем?
Может быть, в той именно способности понять не только друг друга, несмотря на различия, но и их, «меньших братьев», понять весь мир в совокупности и осознать свою ответственность в нем?
«Какова же в конце концов роль человека в царстве природы?» — думал я вновь и вновь.
И опять и опять приходил я к мысли об увлеченности и Мечте. Вот чего уж определенно нет у «меньших братьев»! Увлеченности чем-то, прямо не отвечающим потребностям физического выживания в материальном мире, и склонности к Мечте — не к мечтательности, что хочется особенно подчеркнуть! — а именно к Мечте, конкретной и реальной, доступной в принципе, но в то же самое время приподнимающей нас, делающей наше существование полным и многомерным, осознанным.
А главная Мечта — это, конечно, гармония общая. Как на процветающей Дремучей Поляне…
Весь мир в себя вобрать и улучшить его через себя, в меру сил и понимания. Не в этом ли смысл и задача?
…И я смотрел на Жору, близкого мне человека, и думал о том, что люблю его за то, наверное, что в течение долгого периода видел в нем проявления доброты — именно эту нерассуждающую потребность делать мир вокруг себя лучше. Через самого себя.
Как и девять лет назад (а мы столько уже знакомы), Жора ловит всех подряд, пополняя коллекцию музея. Вернее, не всех, а представителей каждого вида. Внимательно разглядывает пойманную букашку, определяя ее род и вид, знает практически каждую, но постоянная неопределенная задумчивость не сходит с его доброго и заметно постаревшего теперь лица. Похоже, он растерялся, погряз, «утонул» в этом мире — многообразном мире членистоногих, от которого все же так трудно переходить к другому миру, миру людей. Что-то постороннее, как мне кажется, вмешалось в его существование однажды… Я знаю непростую его жизнь и, глядя на него, любя его, вижу, как нужна, как жизненно необходима человеку Мечта. Конкретная, реально достижимая, пусть не всегда понятная посторонним, но сокровенная. И объединяющая. Найти, найти Синюю птицу, хоть издали взглянуть! Куда поехать за ней еще и еще, в какую — пусть самую трудную! — экспедицию?..
