К концу обеда Дядя Джо поднялся, чтобы предложить тост по вопросу о нацистских военных преступниках. Я не могу точно припомнить его слова, но он произнес примерно следующее:
- Я предлагаю выпить за то, чтобы над всеми германскими военными преступниками как можно скорее свершилось правосудие и чтобы они все были казнены. Я пью за то, чтобы мы объединенными усилиями покарали их, как только они попадут в наши руки, и чтобы их было не меньше пятидесяти тысяч.
Как ужаленный, Черчилль вскочил с места. (Кстати, премьер-министр во время всех тостов пил только свой излюбленный коньяк. Поглощая каждый вечер солидную дозу этого напитка, он хорошо натренировался для беседы такого рода. Все же я подозреваю, что в данный вечер даже этот заядлый пьяница владел языком хуже обычного.) Его лицо и затылок побагровели.
- Подобная установка, - выкрикнул он, - коренным образом противоречит нашему, английскому чувству справедливости! Английский народ никогда не потерпит такого массового наказания. Я пользуюсь этим случаем, чтобы высказать свое решительное убеждение в том, что ни одного человека, будь он нацист или кто угодно, нельзя казнить без суда, какие бы доказательства и улики против него ни имелись!
Я взглянул на Сталина. Видимо, этот разговор очень его забавлял, но он оставался серьезным; смеялись только его глаза. Он принял вызов премьер-министра и продолжал поддразнивать его, очень вежливо опровергая все его доводы и, повидимому, нисколько не беспокоясь по поводу того, что Черчилль уже безнадежно потерял самообладание.
Наконец, Сталин повернулся к отцу и осведомился о его мнении. Отец давно уже еле сдерживал улыбку, но, чувствуя, что атмосфера начинает слишком накаляться, решил обратить дело в шутку.
- Как обычно, - сказал он, - мне, очевидно, приходится выступить в качестве посредника и в этом споре. Совершенно ясно, что необходимо найти какой-то компромисс между вашей позицией, м-р Сталин, и позицией моего доброго друга премьер-министра. Быть может, вместо казни пятидесяти тысяч военных преступников мы согласимся на меньшее число. Скажем, на сорок девять тысяч пятьсот?
Американцы и русские рассмеялись. Англичане, ориентируясь на своего премьер-министра, который приходил все в большую ярость, сидели молча с вытянутыми лицами. Сталин оказался на высоте положения, подхватил предложенную отцом компромиссную цифру и начал опрашивать всех сидевших за столом, согласны ли они с ней. Англичане отвечали осторожно.
- Данный вопрос, - заявляли они, - требует и заслуживает внимательного изучения. - Американцы отвечали в более шутливом тоне. Они говорили:
- Давайте прекратим эту дискуссию. До Германии еще очень много миль; до победы над нацистами еще очень много месяцев.
Я надеялся, что Сталин удовольствуется первыми ответами и переменит тему раньше, чем очередь дойдет до меня, но ему, бесспорно, присуща настойчивость. Он обратился с этим вопросом и ко мне. и я, несколько нетвердо держась на ногах, встал с места.
- Как сказать, - ответил я и перевел дух, стараясь соображать быстро, несмотря на действие паров шампанского. - Не слишком ли академичен этот вопрос? Ведь когда наши армии двинутся с запада. а ваши будут продолжать наступление с востока, вся проблема и разрешится, не так ли? Русские, американские и английские солдаты разделаются с большинством из этих 50 тысяч в бою, и я надеюсь, что такая же судьба постигнет не только эти 50 тысяч военных преступников, но и еще сотни тысяч нацистов.
И, сказав это, я собрался снова сесть. Но Сталин, сияя от удовольствия, обошел вокруг стола и обнял меня за плечи.
- Превосходный ответ! Тост за ваше здоровье! - Я вспыхнул и уже готов был выпить, так как по русскому обычаю полагается пить даже за свое собственное здоровье, - как вдруг я увидел, что перед самым моим носом кто-то гневно потрясает пальцем.
- Вы что же, хотите испортить отношения между союзниками? Вы понимаете, что вы сказали? Как вы осмелились произнести подобную вещь? Это был Черчилль, взбешенный не на шутку.
Потрясенный тем, что премьер-министр и маршал пикировались прямо над моей головой, я молча уселся на свое место.
К счастью, обед вскоре окончился, и я пошел за отцом в его комнату, чтобы извиниться. Шутка сказать, испортить отношения между союзниками!
Отец хохотал во все горло.
- Не волнуйся, - успокаивал он меня, - ты ответил совершенно правильно. Прекрасный ответ. Уинстон просто потерял голову, увидев, что никто не принимает его слова всерьез. Дядя Джо так допек его, что Уинстон готов был обидеться на любые слова, особенно если они понравились Дяде Джо. Не огорчайся, Эллиот.
- Но ты ведь знаешь... я меньше всего...
- Брось, - сказал отец и снова рассмеялся. - Ведь и Уинстон проспится и забудет все.
Но мне кажется, что он этого так и не забыл. За многие месяцы, что мне пришлось впоследствии провести в Англии, я уже ни разу не получал приглашения на вечер в Чекерс. Очевидно, Черчилль ничего не забывает.
После этого инцидента я еще больше оценил умение отца находить компромисс между взглядами этих двух людей в конструктивных целях. Я бы не взялся за такое дело.
На следующий день премьер-министр праздновал свое 69-летие; вечером в его честь в английском посольстве должно было состояться большое торжество. Поэтому утром отец воспользовался киоском, открытым специально для него в русском посольстве, чтобы подобрать подходящий подарок. Командующий войсками в районе Персидского залива генерал-майор Конноли доставил в этот киоск довольно много произведений персидского искусства. Среди ножей, кинжалов и ковров отец нашел более или менее старинную чашу. Затем он вернулся к себе, чтобы принять молодого иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, прибывшего с официальным визитом в сопровождении своего премьер-министра, министра иностранных дел, а также министра шахского двора Хосейн Ала. Молодой шах слыл весьма легкомысленным человеком, но здесь он держался серьезно и сосредоточенно. Он привез в подарок очень красивый коврик, за который отец поблагодарил его от имени матери.
Покончив с этой формальностью, они повели неофициальную беседу.
Отец, как всегда, интересовался жизнью страны и доискивался методов разрешения стоявших перед ней проблем. Он говорил с представителями Ирана о бесплодных пустынях, составляющих значительную часть страны. Они рассказали ему, что в давние времена их страна была покрыта густыми лесами, а теперь превратилась в море песка. С этой темой отец был хорошо знаком. Воодушевившись, он поставил вопрос о широкой программе лесонасаждения, затем перешел к бедственному положению большинства подданных шаха, связал эти два вопроса и, наконец, выслушал рассказ своих гостей о том, как Англия прибрала к рукам нефтепромыслы и месторождения руд в Иране. Отец сочувственно кивал головой и соглашался с тем, что следует принять меры для охраны природных богатств страны. Простившись с гостями, отец подозвал меня.
