Работа над сборником продвигается успешно. Сейчас потею над последним рассказом „В одном ряду“. Хочу написать короткий-короткий, но пока не получается, мучает многословие. Трудно судить о своих произведениях, но, кажется, один рассказ я сделал ничего, во всяком случае, меня трогает. Это рассказ „В новую семью“. Может быть, он получился лучше других потому, что тема близка сердцу и выдумки в нем нет.
Ну, я, кажется, расписался. Закругляюсь. Привет всем нашим коллегам и пожелание успехов в труде.
С приветом, Астафьев».
Из последующих писем видно, как быстро изменился их стиль, став непринужденным и дружеским. Из обращения на «ты», без отчества и прочих условностей можно сделать вывод, что Астафьев с Черненко сошелся довольно близко.
1953 г., Чусовой.
«Добрый день, дорогой Володя!
Получил твое письмо и рукопись. Ждал письма с нетерпением и волнением, все еще был в великих сомнениях насчет сборника[3]. Жалковато, как и любому смертному, свое произведение, выкинутое из сборника, ну да, может быть, к лучшему, авось сделаю из него что-то порядочное. В общем, когда ты поедешь к нам, захвати, пожалуйста, исправленный экземпляр этого мученого рассказа. Посмотрел „Землянику“[4]. Лучше стало, но как бы и меня не стали звать захребетником, вроде ставропольских писателей, за которых дописывают редакторы. Если такой правке подверглась только „Земляника“, то я считаю, что это еще не беда, но если все рассказы, признаюсь, мне будет совестно называть книжку своей.
„Дерево без корней“ — это хорошо и даже здорово. Только скудоумие мое помешало мне найти эту строчку в рассказе для названия.
„Подснежники“ я закончил, где-то отправил его прочесть Кельнику, а он, змей, или прочесть не выкроит время, или что, но молчит, как утопленник.
Интересно мне узнать, Володя, когда приблизительно наберут мою книжку? А еще интересней знать, когда вышлют аванс, ибо в деньгах имею большую нужду. Если сумеешь устроить это дело, буду очень благодарен тебе. Ну, это между нами, издержать деньги всегда, конечно, успею. Машинку нужно, и поэтому и хотел бы скорее получить гроши.
В общем, пока рад и тому, что книжка прошла все стадии перед набором. Гора с плеч.
Ходил один раз на рыбалку, клюет хорошо, давай приезжай скорее. В огороде редиска и лук поспели. Ыы-х, хороша закуска!
Ну, будь здоров. Держи меня в курсе дел (с книжкой), передай большой привет Надежде Николаевне[5], Владимиру Васильевичу[6], Левке[7] и всем, всем.
Крепко жму руку. Виктор.
Обязательно позвони, когда поедете, чтобы встретить Вас, а то еще нападут чусовские бандиты».
1953 г., Чусовой.
«Здравствуй, дорогой Володя!
Сейчас только моя старуха[8] принесла мне на работу твое письмо и рассказ. Пишу коротенький ответ. „Королева“[9] я отослал с Поповым[10], он позавчера был в издательстве, только не мог увидеться с тобой, а Рождественская[11] в тот день болела, но стихи он передал и мою писанину Вагнеру[12] тоже.
Насчет твоих вопросов. Я лично склонен к тому, чтобы ты включил „Кандидатскую карточку“ и „Кузнецовку“, но смотри сам. Насчет „Магарыча“ я полностью за. А вот насчет „Земляники“ стоит подумать. Не лучше ли будет рассказ с уральской тематикой „До будущей весны“. Но я полагаюсь на твое чутье и буду согласен с тем, что покажется тебе лучшим, а я, право, сейчас, кроме „Магарыча“, не знаю, как оценивать свои рассказы.
Вообще, конечно, пока страшновато печататься в другой области. Словом, и страшновато, и заманчиво. Но все, что ни совершается, к лучшему, если даже один рассказ напечатают, и то хорошо.
Я после твоего отъезда в тот же день ездил в командировку в Пашню[13], собрал интересный материал для очерка, но пока за него не принимался, запутался в домашних делах.
Да! Набросал один детский рассказ в период командировки. Думаю все рассказы писать от первого лица, от мальчишки, чтобы не подделываться под ребячий тон, это трудней и одновременно проще.
Ну, Володя, будь здоров.
Привет Сашке, Марии И.
А насчет выгодной темы, если нет желания, брось! Как с материалом для „Известий“, скоро смотреть газеты или нет?
Виктор».
6 июня 1953 г. Чусовой.
«Дорогой Володя!
Ждали мы от вас обещанное, рассердились и… разродили сами разворот[14]. Правда, шапка у разворота не совсем скромная, но спорить с начальством — дело тяжелое, и я вынужден был отступить. Надо было писать „начинающих авторов“, а не писателей.
Между прочим, открыли мы нового автора Белугина[15]. Люди читали его повесть и называли талантливой. Вчера и я прочитал ее, и тоже присоединяюсь к этому мнению. Парень одаренный. Работает крановщиком в мартеновском цехе, бывший моряк. Сейчас у нас начал работать литкружок (так что „Молодая гвардия“ не попала в [кон], воспользовавшись старыми фактами), и мы эту повесть Белугина будем обсуждать. После чего, очевидно, он ее доработает, и мы ее отправим в союз. Еще этот автор работает над повестью из жизни завода, так что он заслуживает внимания и писательской организации, и издательства.
Поговори о нем с Людмилой Сергеевной[16] и Клавдией Васильевной[17], покажи наш разворот и напиши, когда нужно будет выслать повесть Белугина, чтобы ее обсудили. Она небольшая, 73 страницы.
Как вы съездили? Что нового? Пишу на работе, поэтому мало.
Да, неплохо бы было, если бы в отношении работы кружка нам дали кое-какие указания, пока он работает при редакции, без руководителя и всяких инструкций, но надо сказать, более активно, чем раньше. Обсуждение разворота прошло живо и интересно, это перед тем, как его напечатать.
Ну, будь здоров, спешу тут на одно собрание.
Пиши. Крепко жму руку. В. Астафьев».
Ноябрь 1953 г., Чусовой.
«Здравствуй, дорогой Володя!
Все собирался тебе черкнуть, да тут мы сколотили литературную страницу, хотели попутно выслать и ее. Однако материалы с пресс-конференции вытеснили нашу страницу, и ее отложили до следующего выходного, поэтому пишу, не дожидаясь ее.
Ну, первое, что меня интересует, ты уже, наверное, догадываешься, книга, конечно. Сегодня шестнадцатое, а моя „будущая весна“[18] все еще не зацвела. Не бачу я ее, что с ней, горемышной? Идет она или нового года дожидается? Успокой душу любителя весен, напиши. Долго ли еще будет осень? Это одно. Теперь немножко о себе. Штуку ту, о которой тебе говорил, вчера закончил и, как только Марья напечатает, вышлю тебе читать. „Личность несознательную“[19] положил перевоспитываться в ящик, мне ее не переделать в том духе, в каком требуют звездинцы[20].
