11 августа, 1889 год
Сегодня погода весьма хорошая, что особенно приятно, потому что несколько дней стоит погода пасмурная. За это время ничего особенного не случилось Мамаша ездила с Настеной в Москву. Вести о болезни дяденьки неутешительные. Пароксизм повторился. Опасаются, нет ли у него какой-нибудь серьезной болезни, вроде тифа или горячки. Мамаша ждет письмо от Клавдии, которая обещала написать о дяденьке. Из Москвы мамаша привезла пятую часть «Дэвида Копперфильда». Я читал его с наслаждением, и он произвел на меня сильное впечатление. Я окончательно решил не заниматься естественными науками. Кроме того, это произведение склонило меня в пользу семейной жизни. Я теперь думаю сделаться учителем в гимназии, если у меня не окажется таланта к авторству. Эта профессия, несмотря на кажущуюся легкость, очень важна и трудна даже. Кроме того, она представляет целое лето свободное и большую часть вечеров. Так что, благодаря всем этим удобствам, можно примириться с одним неудобством: недостаток благосостояния. Думаю учителем сделаться либо физики, либо математики. Это, конечно, далеко не похоже на специальное изучение естественных наук (в общем смысле) и доставить удовольствие преподавателю более всех других наук. Одним словом, «Дэвид Копперфильд» произвел не меня весьма сильное впечатление, доставил мне величайшее удовольствие и представил мне в лице самого Дэвида Копперфильда идеал, еще прежде мною составленный. Идеал человека, действительно живущего и пользующегося жизнью и действующего. Только такой человек пользуется полным счастьем на земле. Как бы мне хотелось быть благородным, энергичным и вместе с тем добрым и простым, как Диккенс! Такое счастье как раз подходит ко мне с моим не очень честолюбивым характером. В случае не представится или не найдется предмета к женитьбе, тогда жизнь примет другой оборот. То, чему мешает забота о детях и жене, (неразб.) занятие науками здесь осуществится. Тогда я постараюсь зашибить денег, буду путешествовать и составлю себе имя. Но первый род счастья мне представляется завлекательнее, чем второй. Только Диккенс, наслаждающийся таким счастьем, может писать такие прекрасные «Святочные рассказы», так благотворно действующие на душу, располагая к добру и домашнему очагу. Нет, видно, англичане только вполне хотели семейную жизнь или даже в общем смысле жизнь. Англичане мне больше нравятся других народов. Если к английской энергичности прибавить русскую (не французскую) общительность, то будет верх совершенства. Мне кажется, что русские по энергичности не уступают англичанам, а по добродушию, гостеприимству и общительности превосходят их. <…>
15 августа 1889 года. Вторник
Давно и с величайшим нетерпением ожидаемое объявление о начале учения появилось вчера, 14 августа, в «Московских ведомостях». Вчера я встал в девятом часу, сходил купаться, покончил с утренним чаем, собственно не чаем, а молоком, потому что поутру я пью два стакана молока и, думая идти в лес по грибы или по жуков, пошел за Витенькой. Витенька в лес не пошел, предпочтя ученье гулянью. Такое эксцентричное расположение духа объяснялось, как он сам сказал, близостью 16 августа и опасением, как бы все результаты разузнаваний у швейцаров и письмоводителей не оказались ложными, и начало ученья с 1 сентября не перешло бы на 17 августа. Я пробовал было Витеньку убедить в невозможности такого случая. Но все убеждения оказались бесплодными. Под влиянием страха Витенька оказался тверд, как камень. <…> По дороге в Пушкино у нас с Витенькой весь разговор состоял из опасений, желаний и предположений насчет начала учений. Мы уже подошли к Щелковскому участку, к проходу, как я, по указанию Витеньки, увидал, что у меня нижняя часть одной штанины вся черная, как бы от ваксы. С такою неисправностью в туалете невозможно было показаться на станции, и я сказал Витеньке, что подожду его здесь, чтобы он один сходил на станцию. Витенька ушел, а я остался и пошел сначала по дорожке, а потом свернул в сторону и стал отыскивать жуков. Погода была хорошая, и потому я с удовольствием прождал Витеньку. Просвистел поезд, прошло несколько крестьян-работников с поезда. Я не утерпел и пошел Витеньке навстречу. Вижу между красными крестьянскими рубахами Витеньку, увидавши меня, бежит и держит в руках газету. «Ученье 1 сентября! Приемные 24 августа, а ученье 1-го!» — кричит он. По всей физиономии Витеньки никаким образом нельзя было заподозрить обмана. У меня камень свалился с сердца, и я так обрадовался, что чуть не прибил Витеньку. Если бы даже прибил, то Витенька, по всей вероятности, не заметил бы этого. Он показал мне объявление в газете. Там сказано, что московская 5-я гимназия объявляет, что приемные экзамены будут 24-го, переэкзаменовка — 25-го, молебен перед ученьем — 31 августа, ученье — 1 сентября. Всю дорогу я был просто вне себя. Витенька раза три начинал кричать УРА! <…>
27 ноября 1889 года
Хотел было что-нибудь написать, да уже семь минут двенадцатого, и потому хочу спать.
2 декабря
Наконец-то я собрался написать кое-что. Близко Рождество, и хотя нам в эти следующие два дня предстоит весьма много работы, однако же расположение духа хорошее. Вспомнишь о Рождестве, и хорошее расположение духа усиливается, а вспомнишь о лете, так уж тогда оно переходит в возбужденное состояние. По-моему, в гимназии стоит учиться, и потому только, что существует последний год ученья и окончание его. При одной мысли об окончании курса, о поступлении в Университет, о лете до последней секунды свободном без всяких летних работ, о том, что в Университете уроков не спрашивают, о большей самостоятельности, и тотчас сердце забьется и появится такая энергия, которой хватит на целую неделю самого усидчивого ученья. Это покамест наши большие надежды, а там — что Бог даст. В последнее время я много читал Тургенева, Грановского и в порядочной степени образовался. Прочел «Анну Каренину», обративши внимание на философию Левина. Алексей Николаевич так увлеченно преподает греческий язык, с таким удовольствием и пользой мы прочли Софокла и «Евтидем» Платона, что я перешел на сторону классиков, по крайней мере для общего образования, а не для специального. Вот историю я считаю теперь таким предметом, что не мешало бы ее поставить в основу образования в связи с философией и русскими сочинениями. Я не могу себе представить естественную историю без прямого наблюдения в природе. Мне нравится ходить по лесу, и для меня мало наслаждаться платоническою любовью к природе, к жукам, к растениям, но я желаю их всех знать под именами, знать их место в науке. Сведения об их общей жизни я считаю нужными читать только как пособие к собственным наблюдениям. Я со вчерашнего дня начал ботанику. Она внезапно возбудила во мне интерес. Я увидел картину тропической растительности и подумал, как бы хорошо было знать все растения и встречать их как старых знакомых. Прийти в лес, прекрасный, возбуждающий удивление и благоговение, видеть бесчисленный рой насекомых. И тогда, как идеалист наслаждается внешним видом, натуралист, кроме этого, наслаждается своим близким знакомством со всеми растениями и насекомыми. Те, которые пользуются наблюдениями других и делают выводы из них, те — не натуралисты, а философы-натуралисты. Настоящий натуралист любит с сумкой через плечо, с сачком в руке и лопатой за поясом бродить по лесам, по полям, проникать в самые сокровенные уголки природы и находить прекрасные ее произведения. Основа этой страсти та же, что и у охотников, — именно природа. Жду я теперь не дождусь лета! Просто раздолье. Только бы наняли дачу в Лисвянах! Там у меня уже известные места, поляны. Каких мух, шмелей, пауков я там видел, особенно на пушистых, душистых белых цветах, плоды которых — что-то вроде тмина. Но довольно об этом. Потолкуем об обыденных делах. В гимназии прекрасная гимнастика. За французским, коли не бывает кого-либо из учителей, мы делаем гимнастику, что весьма и весьма интересно. Я с Щелканом убегал на маленьких переменах. Но нас два раза поймали, и мы стали осторожнее. Ходит теперь инфлуэнца, и я был одной из первых жертв ее, благодаря чему прозевал театр и концерт. Горева раза три присылала билеты. Я два раза был на «Коварстве и любовь» и на «Мизантропе». Играли хорошо. Доктор Дзекаууэр говорит, что весной после инфлюэнцы будет холера. Что-то не верится.
