верили, что он выкарабкается, потому что все было стабильно, все было нормально, но он очень сильно испугался, попал в реанимацию и, к сожалению, через три дня оттуда не вышел сам.
Именно из-за этой паники. Знаете, в медицинском учат, хотя очень странно, что такому учат в медицинском: если человек сам не хочет бороться за жизнь, ты ему не поможешь даже самыми современными методами лечения, если он решил, что он не хочет и не будет».
Андрей. «Опытный командир во время Второй мировой войны перед боем примерно понимал, кто из его солдат не вернется».
Виктория. «Тут очень сложно оценить, кто вернется, а кто нет. Бывали случаи с разными бабулечками, когда ты думаешь, что нет, а через полтора месяца приходишь…»
Андрей. «А внутренне она прямо живая была все это время, именно внутренне. То есть вот эти полтора месяца нужно бороться».
Виктория. «Были и очень эмоционально сложные моменты. У нас лежал пациент, он был стабилен, он был тяжелый, но стабильный. Он лежал в терапии, он был достаточно молчалив, им нельзя покидать палаты и когда, например, капельницу ставят, когда капельница заканчивается, чтобы ее снять, у них есть кнопка вызова медсестры. Он никогда не вызывал, он ждал, пока мы зайдем, потому что не хотел нас беспокоить.
Мы подходили, тоже разговаривали, и в какой-то раз, мне кажется, он был настолько эмоционально истощен — ему нужно было просто с кем-то поговорить.
Было шесть утра, мы пришли ставить капельницу, он не спал. Обычно мы приходим все в шесть утра: «Доброе утро, мы к вам с уколом», и все такие: «Опять вы». Он просто молчал-молчал, поставили капельницу, он говорит: «У меня супруга беременная с коронавирусом, а я здесь». И он от своей беспомощности, что он ничего не может сделать, так же как и врачи просто могут наблюдать за его супругой беременной, просто лечение достаточно сложное, тяжелое. И вот она там, не зная, как он, а он здесь не знает, как она там, и я, если честно, наверное, к счастью, плохо себе представляю, как он чувствовал себя в тот момент эмоционально.
Это состояние неопределенности. На самом деле все мы находимся до сих пор в этом состоянии. Все обошлось, все хорошо и с супругой, и с ним.
Симптомы у пациента с летальным исходом: начинают захлебываться воздухом, не регулируют дыхание. Наверное, это самая прикладная точка волонтеров — реанимация. Есть люди, которые лежат до того, как их положили на инвазивный аппарат искусственной вентиляции — с трубой, как все видят в кино и в страшных снах. А есть еще не инвазивная вентиляция легких — аппарат дышит за тебя, но ты в сознании, на тебе маска. И в этот момент, мне кажется, с точки зрения паники…
Например, я в первый раз видела, чтобы паника настолько влияла. Потому что, если ты сидишь рядом с пациентом, гладишь его по голове, ему захотелось попить — ты в течение секунды дал ему попить, он не успел об этом подумать и не отвлекается от дыхания, тогда прогнозы благоприятные, по крайней мере, плюс-минус относительно того, что могло бы быть, если он там лежит и исходится в истерике, пытается стянуть с себя эту маску, она ужасно неудобная, она давит на лоб, она продавливает кошмарные следы. В общем, это все психологически очень тяжело, человек лежит в общей палате реанимации, вокруг там страсти-мордасти, соседа на трубу сажают, все страшно.
И вот тут паника, которая напрямую связана с таким исходом. Видела, как люди на неинвазивной вентиляции уходят, просто потому, что они не могут, они начинают захлебываться собственным дыханием, мы уже не успеваем ничего сделать. Это такой достаточно частый был сценарий развития событий, к сожалению.
Сейчас, анализируя пациентов в своей голове, какие-то эмоционально тяжелые случаи, — думаю, они чувствовали, что не выйдут. И вот этот пациент, у которого началась паника…
Он говорит: «Я не могу дышать, я не буду дышать, я не хочу дышать. Мне тяжело».
Конечно, есть психологи, есть психиатры штатные в больнице, есть волонтеры-психологи, все работают, но не всегда возможно справиться.
И в прессе, кстати, заметьте: вообще никакого внимания именно психологическому аспекту не уделяется. Наоборот, идет градус нагнетания вот этого всего, вместо того, чтобы разгрузить.
Очевидно, СМИ и кто ими управляет думают, что если не нагнетать, то люди не воспринимают историю всерьез как очень опасную и пойдут на шашлыки сразу. Но одно дело — люди не хотят соблюдать правила, другое — использовать такие экстремальные методы воздействия».
Катя Еремина. «Когда мы приходим к врачу в кабинет, обычно к терапевту, у него висит плакат «Рекомендованные профилактические меры здорового образа жизни». Стоит ли говорить, как часто люди к ним прислушиваются, к этим рекомендованным профилактическим мерам? Наверное, это общая история ответственности за свое здоровье, не когда уже что-то случилось, а заранее, профилактическая забота — это опять же помощь тем же самым медикам. Не дожидаться, когда что-то клюнет где-то, и пытаться быстро схватить, а заботиться самим о своем здоровье».
Анастасия. «Вы говорили про реанимацию. Люди видят, что происходит вокруг, и у них начинается паника. У меня несколько пациентов, которые лежали в терапии, дышали увлажненным кислородом и не хотели лечиться, то есть мы уговариваем лежать на животе или на боку, не лежать на спине, они отказывались. Вся терапия шла впустую, то есть мы поднимали кислород, но состояние ухудшалось, потому что пациент не хотел выздоравливать. Мы отправляли пациентов в реанимацию, но их там не подключали к ИВЛ, они были не настолько тяжелые, видели, что происходит вокруг, и возвращались к нам через три дня в отделение терапевтическое совсем другими людьми.
Они посмотрели, что может быть, увидели это и вернулись обратно. Может, состояние сохранялось стабильно тяжелым, но у них было желание лечиться, желание слушать рекомендации врачей и от этого лечение шло в плюс, и они выздоравливали.
Коронавирус — это не тот случай, когда все зависит от врача, он прекрасный хирург и он оперирует. Нет. В коронавирусе не все зависит от врача. Настя правильно сказала, что мы просто можем наблюдать, мы можем назначить пациенту противовирусную терапию, антибиотики, но он может ухудшаться, и мы, к сожалению, не всегда понимаем, почему это происходит. Все, что мы можем, — наблюдать, перевести его в реанимацию, в реанимации лечение, по сути, не поменяется, там те же антибиотики, те же противовирусные аппараты
