Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Сам Загайнов меня не смущал; пусть бы глядел! – я знал, что адаптируюсь к его взгляду быстро. Но меня не устраивала его роль в сознании Корчного. Нужно было придумать что-то такое, чтобы лишить Корчного этого козыря.

Я объяснил Фурману смысл ситуации. Нейтрализовать Загайного – задача Фурману была понятна, но совершенно незнакома. Ведь Фурман был не просто шахматистом; кроме шахмат, он ничего не умел, вне шахмат он становился беспомощным как дитя. Но он мне сказал: «Не бери в голову. Играй спокойно. Мы разберемся с этим парапсихологом».

Потому что он уже знал, кому перепоручить это дело: Гершановичу, моему доктору на этом матче.

Не знаю, почему Фурман с такой уверенностью положился на Гершановича – из-за его хватки, практической сметки или же из-за обширных знакомств в медицинских и околомедицинских кругах, – но выбор оказался удачным. «Нет ничего проще, – сказал Гершанович. – У меня есть приятель (со времен, когда мы вместе работали в Военно-медицинской академии), доктор психологических наук профессор Зухарь, кстати, капитан 1-го ранга. До недавнего времени он работал с космонавтами, а сейчас вроде бы мается от безделья. Попрошу его: пусть разберется с коллегой».

Уже на следующей партии Зухарь сидел в зале. И Загайнова не стало. То ли он затаился, то ли исчез совсем – только я больше ни разу не ощутил его навязчивого присутствия.

Матч между тем катил в одни ворота.

Внешне это было почти незаметно – борьба шла вроде бы на равных, – но в решающие моменты мне удавалось пережать, передавить, переиграть – и с позиции силы шаг за шагом приближаться к победе в матче.

Корчной не уступал. Проигрывал – но не уступал. Он чувствовал, что ему недостает какой-то малости, какого-то «чуть-чуть», и искал это чуть-чуть, а с ним и свой шанс – с невероятным упорством.

Тринадцатая партия – разве когда-нибудь ее забуду? Корчной имел колоссальный перевес, он уже видел победу, предвкушал ее. Он работал за доской яростно, даже раскачивался, физическими действиями сбрасывая избыток пара… и где-то переспешил. Или слишком рано уверовал в победу – и на миг ослабил хватку. А мне большего и не нужно было – я тут же выскользнул. Ничья. Для меня равная победе, для него – тяжелей иного поражения.

Потом семнадцатая – опять у Корчного перевес, который с каждым ходом становится убедительней, а мое поражение – неотвратимей. Но и меня в этот день посетило вдохновение. Моя изобретательность в защите была сродни чуду. Я висел над пропастью даже не на пальцах – на ногтях! – но при этом еще и умудрялся придумывать для соперника все новые задачи, запутывал игру, тащил ее на подводные камни. И добился-таки своего! Разгадывая мои скрытые планы, планируя мои мнимые угрозы, Корчной вполз в цейтнот – и проиграл. Еще несколько минут назад счет должен был неминуемо стать 2:1, а вместо этого получилось 3:0

И я решил, что дело сделано.

Только этим я объясняю свою игру в следующей партии. Со стороны могло показаться, что ничья с позиции силы; мало того, стараясь оправдать себя в собственных глазах, я и себя успокоил такой же трактовкой. На деле же было другое: я ослабил усилия, перешел с режима максимальной мобилизации на экономичный.

Я решил, что пора вспомнить о Фишере, что нужно приберечь для борьбы с ним и силы, и идеи.

Элементарный математический расчет подтверждал правоту такой установки. В восемнадцати партиях я не проиграл ни разу; три выиграл, в пятнадцати – ничьи. В шести оставшихся партиях достаточно набрать два очка – и я в дамках. Так неужто не наберу? Запросто! Кого бояться?.. Спокойно, без суеты дотопаю до победы – ничто меня не остановит.

Вот такой образовался настрой. Уверенность переросла в успокоенность. Я уже чувствовал себя победителем. Осталось выполнить формальности – свести несколько партий к ничьим. А то и прибить соперника еще разок, если представится случай – для пущей убедительности. У меня уже складывалась приятная традиция: выигрывать претендентские матчи досрочно. Неплохо было бы ее подкрепить…

Между тем достаточно было хоть на миг поставить себя на место соперника, чтобы эта концепция развалилась. Ведь Корчной-то видел все иначе! Ведь он считал, что проигрывает не по игре, что меня лишь случай вывел вперед. Он ощущал: нужно еще напрячься, еще чуть-чуть надавить, превозмочь – и будет его верх. Ведь впереди еще шесть партий, из которых ему нужно выиграть только три. Только три! – и вся игра пойдет сначала…

И вот девятнадцатая партия. Я наступил на мину домашней заготовки – и был тут же разгромлен. Корчного эта победа вдохновила; меня поражение огорчило, но не более того. Вот если б он меня переиграл – тогда другое дело, успокаивал я себя. А так это можно расценивать как несчастный случай. С кем не бывает.

Сделав в следующей партии ничью, я без тени на душе и без каких-либо тяжких предчувствий явился на двадцать первую. И был разгромлен страшно. Блицкриг! – уже на девятнадцатом ходу я мог с чистой совестью сдаться, но мне потребовалось еще несколько ходов, чтобы яснее увидеть и осознать происшедшее. По-моему, на создание этой миниатюры я затратил минут сорок, не больше.

Эта партия имела свою предысторию, которая заслуживает, чтобы о ней рассказать.

Как и всегда на таких матчах, каждый из соперников, кроме официальных помощников, имеет еще и неофициальных консультантов, которые помогают – одни из дружеских чувств, другие из идейных соображений, третьи – чтобы твоими руками расквитаться с обидчиком. Среди таких доброхотов у меня особое место занимали Ботвинник и Петросян. Ботвинник симпатизировал мне в то время и охотно поддерживал версию о моем у него ученичестве; по ходу матча он изредка позванивал мне, если считал необходимым поделиться каким-то впечатлением либо дать совет.

Чувства Петросяна были куда сложней. О большой симпатии ко мне с его стороны говорить не приходится – чего не было, того не было. Зато Корчного он буквально ненавидел, и этого было достаточно, чтобы он принимал во мне горячее участие.

Неприязнь их была взаимной и давней; ее возраст был равен срокам их соперничества, корни которого уходили через два десятка лет к непростой поре их совместной юности.

Петросян раскрылся раньше и везло ему больше – он даже побывал в чемпионах мира. А ведь Корчной – вечный претендент – считал себя ничем не хуже.

Здесь нет необходимости описывать длительную и замысловатую историю их вражды, которая вряд ли заинтересовала бы Шекспира – разве что балаганного комедиографа. Напомню только самые последние эпизоды. Очередной раз их пути скрестились в претендентском матче семьдесят первого года. Уже было ясно, что победителю придется играть с Фишером, который по другой лестнице стремительно шел к шахматному трону. Что Спасский с ним расправится – сомнений почти не было, но в спорткомитете решили, что до этого лучше не доводить, желательно остановить его еще на подходе. И вот чиновники вызвали Петросяна и Корчного и прямо спросили, кто из них имеет больше шансов против Фишера. Корчной сказал, что в «обыгранном Фишером поколении» практически шансов нет ни у кого. Но Петросян сказал, что верит в себя. После чего Корчному предложили, чтобы он уступил Петросяну, а в компенсацию пообещали отправить на три крупнейших международных турнира (по тем временам для советского шахматиста царский подарок).