Так он шел, предаваясь горьким мыслям, после очередного полета, как ужаленный в седалище, и проклинал парашют, а навстречу ему оружейник тормозит на велосипеде:
— Что не весел, нос повесил? Ужель с ума сводит жена?
С оружейником Вахмистровым он познакомился сразу, как приехал на завод. Что-то было в нем притягивающее. То ли мажорный настрой души, то ли открытость ума, то ли доверчивость сердца. По слухам, он улетал куда-то под Москву пристреливать свою пушку в зенитной батарее. И вот теперь вернулся с фронтового полигона, похоже, довольный своей поездкой.
— Что новенькое узнал на фронте? — в тон ему сказал пилот.
— Да как будто Москва вне опасности. А как дальше будет — нам невдомек. Наше дело маленькое: куй победу там, где прикажут.
— Ну, вот. Ты поешь ту же самую песню, что и все, — безнадежно махнул рукой Иван. — И скучно, и грустно, и некому руку подать.
— Не понял. Вот тебе моя рука. Правда, маленькая, не то что у тебя, но… верная. Это не я говорю тебе. Это сказал мне сам Громов. Знаешь — кто он? «Давай — говорит — пристраивай свою пушчонку на самолет. У тебя верная рука». Чуешь?
— Громов? Где он? — вмиг преобразился импровизатор лермонтовского стиха.
— За Москвой, под Калинином. Недалеко от Ржева.
— А что у тебя за пушка? Нельзя ее на истребитель? — разгорелись глаза испытателя.
— Не знаю. Попробую на бомбовоз вначале. Все тебе хочется быстро. Раз-два и — в дамки. Помню, ты, как появился у нас, бредил крупнокалиберным пулеметом. А теперь вот пушку на блюдечке подавай. Нельзя так. Быстро только кошки… того, скребутся, — смущенно добавил инженер.
— Крупнокалиберный — хорошо, а пушка — лучше, понял? Главное, чтоб она строчила, как пулемет, — впервые улыбнулся чему-то своему, потаенному, Иван. — На фронт мне надо. Не подскажешь, кому лично написать? Начальство наверху поменялось — не могу допетрить: кому рапорт подать, как достучаться.
— Вот пушку пристрою, вместе полетим начальству показывать в действии. Там виднее будет. По рукам?
— Лады. Держи пять. Только не тяни кота за хвост. Жми на все педали, и победа будет за нами.
Прошел месяц, а просвета впереди, в котором он смог бы точно сориентироваться и выйти на цель, не образовалось. И он подал рапорт на имя народного комиссара авиационной промышленности. Но отзыва не получил. Видимо, все ответы оседали в кабинете директора завода.
Пушку все-таки вмонтировали на новейший, еще не запущенный в серийное производство истребитель ЛаГГ-3. Оружейникам пришлось изрядно повозиться, чтобы втиснуть скорострельное 20 миллиметровое орудие в крыло. Иван Евграфович не мог нарадоваться на грозно торчащие вперед стволы из-под крыльев. Итоги стрельбы по мишеням ошеломили бывалого летчика с первых выстрелов. Он поразил все мишени из разных положений.
Ночью долго не мог уснуть. Перебирал в памяти все этапы воздушных схваток в Испании, в Китае, на Халхин-Голе и не мог найти сходства ни с одним оружием, испытанным ранее на истребителях всевозможных конструкций. «Вот бы мне попробовать ее в настоящем бою», — думал он.
Изобретатель чудо-пушки опять укатил на фронт собирать техническую характеристику на свое детище где-то в районе города Калинина. На утро Федоров потребовал установить мишени на земле, чтобы проверить эффективность стрельбы по наземным целям. И снова фурор. Он не верил своим глазам: макеты танков, машин, самолетов разметались в пух и прах, едва попадали в крестовину прицела. И он решил: «Пора. Хватит ждать манны с неба. Пальма первенства опять достанется другому. Кто виноват? Что мешает ему исполнить свой воинский долг непосредственно на передовой? Неужели Железный крест от Гитлера? Если так, то теперь, когда наступление немцев на Дону развивается, перестраховщики не поверят в его благие порывы, даже если он перейдет из комсомольцев в члены ВКП (б)».
Доложив о результатах стрельбы, он попросил технарей заправить самолет горючим под горловину и обеспечить полный боекомплект. Коменданту аэродрома заявил, что осталась одна мишень, которую необходимо поджечь для отчета.
Сделал прощальный круг над городом. Увидел мост через Оку и вновь засомневался. Правильно ли он поступает? Побег на сверхсекретном перспективном самолете не простят. Под трибунал подведут запросто. Если не расстреляют, то воевать придется, в лучшем случае, с винтовкой в руках. А то и без… мол, добудешь в бою. К аэродрому не подпустят за сто кило — метров. Это уж как пить дать. И тут его осенила блестящая мысль: «А что, если…»
Он еще раз пролетел над мостом теперь уже вдоль реки.
Сделал горку и решился: «Где наша не пропадала? За такое дело по головке не погладят, точно. Но на фронт спишут без промедления». Развернул самолет и с ходу, на бреющем полете нырнул под мост. Радионаушники смягчили удар звукового эха от перекрытий моста на барабанные перепонки. Вираж, и с верхней мертвой точки снова под мост.
«Отлично, — сам себя мысленно подбодрил пилот. — Кажется, по мосту движется железнодорожный состав. Ну что ж, поезд — не помеха. Пусть знают наших. Третий круг — это уже кое-что. Можно зайти и на четвертый. Пусть шарахаются все не только под мостом».
Но неожиданно ударили зенитки. Дымные разрывы снарядов встали на пути к намеченной цели. «Это нам ни к чему», — мелькнуло в голове, оглушенной эхом от моста. Он совсем упустил из памяти, что мост охраняется по всем правилам войны от возможных налетов авиации противника. — Пора домой. Хотя ситуация… Раз зенитки заработали, значит, делу табак. Вмешается вся госохрана. Придется сжигать все мосты за собой».
Убрав уже выпущенные шасси для посадки, Иван совершил традиционный круг над аэродромом, передал по радио диспетчеру: «Всем, всем, всем! Прощайте. Улетаю на фронт. Встретимся после войны, если живы останемся». Покачав крыльями, самолет скрылся за облаками.
Направление — строго на запад. Без компаса. Без карты. Без конечного пункта назначения. На фронт. На деревню к дедушке. Благо, что еще только десять часов и самый удлиненный световой день в году. День начала войны. Главное — добраться до Москвы. Дальше — места, знакомые с довоенных времен. А пока можно ориентироваться по железной дороге. Вахмистров брал командировку до Ржева. Там и нужно искать место приземления. Успокоившись и отмякнув от глухоты, беглец начал строить план реабилитации своего имени в глазах фронтового командования.
Пролетев окраины Москвы на высоте, кавалер Железного креста снизился до пятисот метров, чтобы получше разглядеть полевые аэродромы прифронтовой полосы. Бензин на исходе. Четыреста километров с хвостиком опустошили баки почти до дна.
