Еще сегодня японцы в этом превосходят нас. Все же, при всей их деловитости они проводят целые часы в безмолвном погружении. Они до земли кланяются перед их императором, перед восходящим солнцем, перед ларцом их предков. Их бусидо, «путь воина», их искусство фехтования, умение пользоваться кистью, луком — это одно «найти себя через забвение самого себя». Они называют это «дзен». Японский лучник не думает: «Теперь!» Его воля отключена. Когда наступает момент, тетива спускается сама собой. Настоящий самурай не думает: «Вот теперь я нанесу удар!» Не его сознание руководит его оружием, меч сам находит свою дорогу. У нас тоже сохранились остатки такого знания. Наша муштра — она тоже должна пройти через нас, должна превращать нас, до тех пор пока нам она больше не потребуется и в конце будем стоять над ней. Кто не достигнет этого, никогда не сможет образцово исполнять свою службу. Тот, кто не поднимется над собой, не станет примером. Не слишком важничать — не это ли — наряду с основой всей мудрости — существенная немецкая, существенная прусская добродетель? Она была ею, во всяком случае.
«Кто больше хвастается, — скажете вы — больше получает от жизни»? Конечно, на юге. Там это соответствует актерскому инстинкту средиземноморской расы. Слово для итальянцев, также для актеров, вероятно, для политики; но для нас? Для англичан важно их искусство с улыбкой умалять значение того, что они есть, что делают и что говорят. «Understatement», «преуменьшение», пишется с большой буквы. Англичане это англосаксы, той же самой крови, что наши англы и нижнесаксонцы, только перемешанные с кельтами и с норманнскими пластами. Но это еще мало что говорит. У нас тоже частично та же кровь, что и других, даже с нескольких сторон. Но превосходство над собой от этого не зависит.
Я вспоминаю о лейтенанте вроде вас; это было еще до 1914 года в каком-то прусском полку. Из гвардейских или линейных войск, я точно не знаю. Судя по тому, кто рассказал мне об этом, пожалуй, он мог быть из гвардии. Впрочем, по-видимому, вполне рутинная история, и, тем не менее, весьма многозначительная. Однажды командир полка сделал выговор этому лейтенанту за какой-то проступок, в котором тот вовсе не был виновен. Его ротный командир узнал об этом, разобрался в деле и сообщил об этом командиру полка. Тот снова вызвал лейтенанта к себе и спросил, почему же он принял эту несправедливость без какого-либо возражения. К своему удивлению командир получил ответ: «Господин полковник, но ведь что-то в таком роде только задерживает!» Кроме того, речь ведь не шла о чем-то оскорбительном, заметил лейтенант, о войне тоже нет, потому не так уж важно, кто именно совершил ту ошибку, ведь они все в равной степени состоят на службе Его Величества. Ему этого было достаточно, и в этом все равно ничего нельзя было бы изменить. Есть ли что-то «более немецкое», чем эта история?
Излишнее рвение только вредит. И даже в собственном деле оно было бы плохим, даже очень плохим стилем. Стиль — это значит держать дистанцию по отношению к себе, своей деятельности, своим интересам, своим преимуществам. Стиль — это в этом отношении прожившая мудрость. Не без причины в офицерских клубах и столовых именно самых лучших наших полков считается предосудительным хоть одним словом касаться служебных будней. Если коммерсанты любят, где бы они ни собрались вечером, поговорить о ценах, политик о политике и профессора об их предмете, у нас такое поведение считается угодливым, подхалимским, но как раз только у нас.
Попеременно, к сожалению, в течение истории у народов есть более или менее стиль, или они когда-нибудь от уверенных в себе наций скатываются к просто населению и больше не имеют вообще никакого стиля, в конечном итоге. Подать пример такого стиля своей жизнью им может только элита. И недостаточно, если это тогда будет только военная элита или, вероятно, элита науки или искусства. Самые талантливые композиторы, наиболее прозорливые мыслители, самые тонко чувствующие ученые, самые молодцеватые парни и самое маневренное ведение войны — это Германия. «В этом нам никто не может подражать!», заметил как-то ваш Вильгельм II. Да, нам не подражает никто. Но кто уже в мире хочет этого? Несколько тысяч, которые сами являются специалистами! Здесь, однако, речь не идет о профессионализме. Назовите мне хоть что-то, в чем Англия занимает первое место, хоть одно! Вы не найдете. И, все же, британцы — с полным основанием — находят поклонников во всем мире. Мы их тоже находим. Но кто восхищается сегодня нами и имеет в виду при этом не только наши достижения, но — как там — стиль, стиль, пронизывающий насквозь все сословия? Такой стиль, скорее всего, найдут в Англии, сформировавшийся по образцу их лордов.
У нас чего-то подобного нет. Существует стиль немецкой работы, стиль нашего образования, нашего мышления в наших университетах, есть стиль мышления нашего генерального штаба и на севере стиль нашего крупного купечества. Есть сотни стилей разного рода в Германии от Фрисландии до Трансильвании. Но нет одного: обязательного для них всех, охватывающего всех их в один стиля немецкого образа жизни, как существует типично английский или также типично испанский, или как у нас, пожалуй, тоже есть типично ганзейский, типично прусский, типично австрийский или типично балтийский, например, стиль говорить, вести себя и присутствовать, причем пример балтийцев — остзейских немцев касается нас сегодня особым образом. Мы ведь уже говорили о том, что они здесь были немцами этой страны, принимали участие в управлении царской империей, жили в ней как в совершенно соответствующем им мире и сохраняли при этом без искажений их немецкий образ, но именно только один среди многих. Многие являются преимуществом и в то же время недостатком. В том, что касается стиля, Германия похожа на замок с постоянно меняющимися фасадами. Только у нас, чем дольше прогрессировало наше центробежное развитие, тем больше отсутствовала убедительным образом накрывающая собой все это разнообразие стилей крыша. В последний раз она была у нас только во времена Гогеншта-уфенов. С тех пор мы развивались в различных направлениях все больше и больше; развивались очень разнообразно, но в разные стороны друг от друга, у нидерландцев до совершенного отделения.
— А так ли уж нужен, — задумчиво произнес всадник на вороном коне, — один стиль, насквозь пронизывающий все земли и сословия: не слишком ли завышенное это требование? У толпы нигде в мире нет стиля, а если и есть, то только на ступени так называемых диких, но живущих в суровых нравах племен, как например, масаи, ватуси, туареги или гордые, жестоко искорененные народы Северной Америки, но, конечно, не среди полуобразованных масс европейских и американских городов.
