Обстановка становится более ясной. У немцев там, где были наши штрафники, есть еще блиндажи, в которых гуляют фрицы-зенитчики. Предлагаю, ибо разведчикам нельзя отдавать приказы, что зачастую делали некоторые недалекие командиры, еще раз пойти и привести пленных из другого блиндажа. Они согласились.
Тут уж я не выдержал — иду в траншею к штрафникам, протянув к себе провод полевого телефона. Держу на связи артиллеристов.
Пройдя лес, разведчики вышли снова на обширную поляну, в центре которой стоял танк с открытым люком. Танкисты, которые тоже хорошо отпраздновали Рождество, вовсю храпели. Справа один за другим располагались блиндажи, дистанция между ними метров тридцать. Наши парни подкрались к третьему, откуда слышались гвалт и шум развеселья фрицев, распахнули двери. Старший сержант скомандовал по-немецки: сдаваться, и точка! С поднятыми руками фрицы вышли, минуя свое оружие — винтовки в пирамиде снаружи блиндажа. И, подхватив большую бутыль с ромом, с готовностью направились с нашими в плен!
В этот момент пост в танке очнулся. Потом из четвертого блиндажа, офицерского, появился их командир. Он понял все и пальнул вверх из пистолета, давая знак танкистам. Те пальнули вслед группе пленных, но промахнулись!
И вот наша геройская тройка снова прибывает на НП дивизии, и с нею 22 «языка»! Спустя час ребята возвратились ко мне в блиндаж, показывают еще по ордену Славы.
…Повторяю для уточнения: это произошло 25 декабря 1944 года в 198-й стрелковой дивизии 10-й гвардейской армии 2-го Прибалтийского фронта. Кому бы я ни рассказывал об этом случае — не верят. Но я редко встречался с настоящим боевым фронтовым офицером из стрелковых частей. А обозники — они в такие дела не верующие. Да, за три с лишним года, побывав в военных переплетах, можно издавать книжку о различных невероятных случаях. Но для этого надо было выжить, что не каждому дано.
* * *
Под Новый год я свалился с сильнейшим приступом гастрита и воспалением легких. А вышеописанная эпопея окончилась тем, что штрафная рота при поддержке артиллерии капитально заняла первые траншеи обороны противника. Двинулась дальше к зениткам. Там, подбив сторожевой танк противника, закрепилась, отбив несколько контратак. Все-таки вынуждена была отойти и занять прежнее место у фрицев. Сюда уже подошел 1-й батальон нашего полка. Гром нашей артиллерии разнесся по фронту так, что я, когда стоял здесь и ставил другим разведчикам задание, почувствовал вдруг, что у меня остановилось сердце на несколько секунд! С этого часа появился у меня еще один недуг.
* * *
Мой друг полковник Токарев, отправляясь на учёбу в Академию Генерального штаба, написал приказ по дивизии об освобождении Ермишева И. Г. от должности по возрасту и о моём назначении командиром 506-го стрелкового полка, но не довел дело до конца. Ермишев негодовал.
Вообще в полку обстановка неважная сложилась. Война еще не кончилась, а все уже начали праздновать… А я должен командовать, воевать.
Новый, 1945 год встретили. Приходит вторая партия офицеров, я им: товарищи, разойтись, Новый год уже прошел. И всех распустил. Многим это, конечно, не понравилось. Мне просто позорно все это было. Я буквально рвусь вперёд. Никаких! А после отъезда Токарева мне в дивизии не на кого было надеяться. И я решил после госпиталя в полк не возвращаться. В госпитале пролежал довольно долго, обострились все болезни: гастрит, бронхит, головные боли от контузий. Но я тогда ещё могучий был…
В апреле получил новое назначение. День Победы встретили под Бухарестом. Слышу — стрельба, в соседнем полку вверх идут трассирующие. У нас тишина. Потом в штабе зашевелились — Победа! Выскочили на улицу — тоже давай палить!
После дня Победы все наши части снялись. Мы пошли в Одессу.
* * *
Война закончилась. Я — в резерве, первый заместитель командира полка, в сентябре уже должен был получить звание подполковника. Все мои трофеи — бинокль, два комплекта обмундирования, рубашка и несколько кусков мыла. Деньги ещё на фронте сдал в фонд обороны.
В Одессе я оказался в госпитале. Подлечившись, прозябал в комендатуре округа до ноября 1946 года в ожидании места военного комиссара города Бендеры, откуда меня обещали направить в академию. Но однажды, не выдержав этой волокиты с трудоустройством, я подал рапорт на увольнение из армии, совершив роковую ошибку. Надо было бы додуматься в крайнем случае подать рапорт о направлении меня как художника-профессионала в Москву, в Студию имени М.Б. Грекова, куда принимались художники из военных. Но, увы!
На родине в Барнауле меня пригласили в органы МВД, старшим инспектором по боевой подготовке личного состава краевой милиции. Присвоили звание подполковника милиции. Но эта служба меня не устраивала, и я ушел навсегда от формы и оружия… Долго не мог на одном месте остановиться. Напишу несколько картин, деньги получу, жену, дочь под бок и дальше поехал… Бои сколько снились… И всё же чего-то не хватало после войны… Получил инвалидность 3-й группы, а с начала 1980-х годов 2-ю группу инвалида Великой Отечественной войны.
На гражданке заочно окончил Высшую партийную школу (ВПШ). Потом сельхозтехникум, став добровольцем, директором совхоза на пять лет. Но не нашел общего языка с партийными органами, угнетавшими всю Советскую власть и руководителей предприятий. Я хотел жизнь крестьян поднять. Вдовы фронтовиков с детьми в мазанках жили, как при царе Горохе. Но с райкомом не пошли дела. Неразбериха была в сельском хозяйстве, иррациональность. Секретарь райкома оказался партийным проходимцем, думал только о себе. Надо мной на бюро пытались издеваться. «Все, ребята, — говорю, — мне город лучше. Я — бешеный, не выдержу». На машине шофёров замучил, день и ночь гонял, занимался строительством и финансами.
С 1958 года — в Новосибирске. Тот секретарь райкома жил в соседнем доме. Встретились на улице, он улыбается:
— Это же прошло всё!
— Нет, не прошло. Вы вредитель, а не руководитель!
Я непримиримый. И в райком, горком с тех пор не заходил.
В Новосибирске я работал по строительству, в 1974–1979 годах был директором Новосибирского творческо-производственного комбината Союза художников РСФСР.
Тридцать лет у меня отняла рукопись исторической трилогии «Повести трудных годин», которая была одобрена Барнаульским книжным издательством. Но времена изменились, и книга о Гражданской войне на Алтае не увидела свет…
О войне 1941–1945 годов можно было бы вспоминать без конца. И чего только там не было. Уму непостижимо!
