В обед позвонил Слободянюк — бывший первый заместитель заведующего отделом национальной политики ЦК. Он оформляет пенсию, а потом будет работать в курдском культурном центре.
— Если ты не найдешь себе работу, могу предложить у себя: хотим выпускать газету и журнал. Курды — честные ребята.
Рассказал о новостях. Федин, который у них в отделе был замзавом, ушел в предпринимательство к демократам. Туда же двинул и Михайлов, завотделом. Рябов вышел из состава ЦК и из партии и тоже где-то устроился. С горечью говорил о Горбачеве — развалил такую державу, разгромил партию. С кем он останется? Говорил о Пуго — как сын ходил по кладбищу, нигде не брали урну с прахом.
Если не получится в «Политиздате», говорит Сергей Сидорович, давай через курдов попробуем. Или через Андрея Черненко — бывшего правдиста, ныне главного редактора милицейской газеты «Щит и меч».
18 сентября. Сегодня было много звонков. Из «Политиздата» — редактор Юрий Ильич. Дочитал рукопись и сказал, что может пройти на «ура», что у него практически нет замечаний, разве что предисловие чуть-чуть оживить сценками поиска документов. Говорили долго, он все удивлялся: как можно было написать такую книжищу? Сколько времени понадобилось? Соврал: года три, говорю. А на самом деле отпуск в январе — феврале в Пушкино под Москвой — три недели изматывающей работы — и лето в Успенке. А он удивляется: неужели так быстро — за три года?
Вроде бы передал рукопись Грекову, это зам. главного редактора издательства. Говорит, что заинтриговал его содержанием. А насчет первой книги ничего, видно, не получится. Жалко.
Потом звонил Харламов — главный редактор «Сельской жизни». Предложил либо политическим обозревателем, либо членом коллегии, редактором по отделу общественно-политической жизни. В первом случае — 730 рублей, во втором — 830. Я настолько обнаглел, что поинтересовался насчет поликлиники.
— Это надо выяснить у Сильвановича. Ему сохранили. А новичкам не давали. Хотя у тебя ведь была. Должны оставить.
Я позвонил Сильвановичу. Выяснилось, что зарплата несколько иная: в первом случае — 550 рублей, во втором — 805.
Харламов торопит с принятием решения:
— Ты еще молодой, вырастешь здесь. Надо первого октября уже приступить.
Сказал, что подумаю. Не хочется первого октября выходить, ведь нам будут выплачивать до девятого ноября. Зачем торопиться? Можно на себя поработать, жене помочь, с дочерью позаниматься.
Потом звонил Дожин — сотрудник аппарата Верховного Совета СССР. Когда-то я помогал ему туда устроиться. Так, поболтали ни о чем. Может, на следующей неделе сбежимся накоротке.
Только закончил, сел за машинку, как снова зазвонил телефон. Дожин:
— Включите первую программу радио.
Включил. Передавали обзор газет. Интервью Пряхина о работе над книгой Раисы Горбачевой «Я надеюсь». Как они общались, как работали над рукописью. Как Горбачев устроил обед для своих референтов и Пряхин пришел туда со своей женой и как очаровательная Раиса Максимовна подошла к ней и сказала, что у нее хороший муж.
— У вас тоже, — нашлась Таисия Васильевна.
После завершения работы над книгой президентской супруги он стал референтом Горбачева. Но — хочет уйти писать свои книги и заниматься руководящей журналистской работой. Конечно, козе понятно, что Горбачев стал московским пленником, вырвавшись из форосского заточения.
Пряхин сказал, что не знает, сколько ему положено гонорара, но надеется на деликатность Раисы Максимовны.
Потом позвонил главному редактору газеты «Труд» Потапову.
— Какой у тебя телефон? — спросил он. — Давай как-нибудь встретимся на нейтральной территории, прогуляемся.
Неужели он не хочет, чтобы меня видели у него в редакции? Странно.
Набрал номер Спиридонова — недавнего генерального директора ТАСС. У нас приятельские отношения, вместе ездили в Португалию. Говорит, что оформляется пенсия, но неизвестно какая. 19 августа он был в отпуске на юге, в тот же вечер прилетел в Москву, 20-го вышел на работу. Никто с ним даже не побеседовал. В ТАССе работают представители Генеральной прокуратуры СССР. Что-то ищут. Голос у Спиридонова взволнованный.
20 сентября. Вчера не делал записей — выключился из взятого ритма. Может, потому, что рано утром позвонил Улитенок, который с группой коллег приехал в Москву из Минска. Привез гонорар за две мои публикации в его «Свободных новостях» — сумма, кстати, приличная, никто столько в Москве не платит: за две полосы — штука.
Полдня ждал, когда он приедет, но он так и не удосужился. С сыном встречался, ему и передал гонорар. Поздно вечером позвонил мне: очень хотел видеть, но не получилось, только на один день приехал, вечером уезжает. Следующие три полосы идут в очередной номер, а новый номер — через две недели.
— В группе Дубовский. Я вспомнил, что у вас с ним были трения. Он сам сказал: тогда он был не прав и не хотел бы причинять неудобства.
Речь идет о моей книге социологических эссе. Он тогда отказался брать ее к изданию. Я отдал ее в «Политиздат». Там дошло до верстки, но помешал путч.
— Саша, у Дубовского есть прекрасная возможность исправить дело. Надо просто выпустить книгу.
Улитенок рассмеялся.
Ездил на бывшую работу. Столовая функционирует. Взял еды, и даже две баночки красной икры — у жены сегодня день рождения.
В четыре, как всегда, пошел в школу за дочкой. День был хороший, и дети играли на улице. Вера Николаевна из продленки встречает меня печальной новостью:
— Николай Александрович, у вашей Оли украли куртку.
Тут же и она — в свитере и джинсах, — робкая, виноватая, растерянная.
Не только у нее увели одежду. Еще у одного одноклассника. У них куртки были новые, японские, нестиранные.
Вера Николаевна, оказывается, бывшая директор этой школы. Вину родного коллектива отрицает:
— В школу заходят много случайных людей…
Вместе с мамашей второго потерпевшего стали ждать. Наконец пошли к директору. Молодой. Вышел из приемной в коридор, и там состоялся такой разговор:
— Знаете, это школа. Дети есть дети. У моей дочери зимой шубу здесь увели.
Немного понервничал, кажется, даже выступать начал, но директор сказал, что ему некогда разбираться, у него в кабинете заместитель префекта округа. Действительно, какие-то «шишки на ровном месте» прошествовали важно, пока мы стояли в коридоре.
А почему, собственно, я должен ходить к нему завтра, как он предложил? А может, это они должны ходить к родителям, утрясать просчеты школы? Все перевернуто с ног на голову: не они для семьи, а семья для школы. Плоды чрезмерного огосударствления.
