«В этих письмах яркими красками обрисовывается нерасположение Императора Николая I к генералу Ермолову, говоря о котором Государь употребляет эпитет Cet homme [159], прибавляя: «Этот человек, который ложь признает добродетелью, если она может принести ему пользу».
Да простит Бог тем лицам, которые выставили героя и даровитого полководца в глазах Государя в дурном свете и тем навсегда лишили отечество просвещенного, истинно русского государственного деятеля![160]»
С.-Петербург, 27 февраля 1827 г.[161]
Письмо ваше, любезный Иван Иванович, получил я третьего дня и весьма благодарен за поспешност ь, с которою едете, и за сообщенные известия. Дай Бог, чтобы я скоро получил уведомление о счастливом прибытии в Тифлис и что все не так плохо, как, к несчастию, кажется по сведениям, которые оттуда доходят; я уже не знаю, чему верить, и жду, чтобы окончательно судить, вашего донесения.
Здесь все, слава Богу, в порядке; я весьма доволен графом Толстым и графом Чернышевым; мы ладим очень хорошо, и сколько я заметить могу, и они между собою очень дружны. Граф помолодел и уверяет, что я его этим спас от тяжелой болезни.
Вот письмо к вам от графа Аракчеева; оно вас изумит не менее всех нас; я получил целых два, одно в другом, в котором он меня уверяет, что это кто-нибудь из злоумышленников изобрел дело на него, и что я погрешу, если сему верить буду! Je vous abandonne les reflexions[162].
Рапорты Паскевича насчет состояния кавалерии и артиллерии меня беспокоят, и я любопытен слышать твое мнение.
Смотря на карту, мне пришло в голову, что, если, по причине продовольствия, трудно будет держаться постоянного плана кампании на Тавризе, не хорошо ли б было сделать из Баку или Дербента на Инзили, с тем чтобы прочной ногой им завладеть как пунктом весьма важным для нас навсегда.
Сие исполнить может быть возможным как употребя всю флотилию и суда, как привезут провиант. C’est une idе́e que je vous soumets, dе́cidez comme Vous le trouverez possible ou prе́fе́rable[163].
Дай Бог вам полного успеха и да благословит наши добрые намерения. Прощайте, любезный Иван Иванович, верьте искреннему уважению и дружбе моей, вам искренно доброжелательный
Николай
Паскевичу и Адлербергу мой поклон.
Петергоф, 8 марта 1827 г.[164] (Перевод с фр.)
4-го числа этого месяца я получил ваше первое письмо из Тифлиса, любезный друг, и вы легко можете представить себе, с каким нетерпением и удовольствием я читал его. Признаюсь вам, я весьма рад при мысли, что вы на месте и своими глазами можете все обсудить среди этого лабиринта интриг; я надеюсь, что вы не позволите обольстить себя этому человеку, для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из нее пользу, и который пренебрегает получаемыми приказаниями.
Наконец, да поможет вам Господь и да вразумит Он вас, чтобы быть справедливым. Я с нетерпением ожидаю обещанных вами известий.
Здесь все в порядке, и я доволен ходом дел. Толстой справляется наилучшим образом, а Чернышев хорош, хотя выходки, ему свойственные, прорываются часто.
Военный министр не дал удовлетворительного ответа на требования комитета, и, кажется, дело идет плохо. Толстой крепко стоит на своем и говорит категорически; надо ждать развязки.
С.-Петербург, 10-го числа [марта 1827 г.][165]
Я еще не имею известий от вас, хотя рапорт Паскевича от 23-го дошел до меня. Может быть, получу завтра, так как почта запаздывает. Г. Бенкендорф говорит в письме об ужасе, который произвел ваш приезд и о радости многих честных людей видеть вас там; он, по-видимому, сильно убежден в дурных намерениях Ермолова, прошлых и настоящих; было бы весьма существенно постараться разузнать в особенности, кто руководители зла в этом гнезде интриг, и непременно удалить их, дабы ведали, что подобные люди не могут быть терпимы, раз они обличены.
12-го числа [марта 1827 г.][166]
В тот самый вечер, когда я писал вам, я получил, любезный друг, ваше письмо от 23-го и ваш журнал, а вчера вечером приехал курьер с вашим интересным письмом от 28-го. Что вы хотите, чтобы я сказал вам после подобного чтения? Если вы, будучи на месте, не сочли еще возможным принять решение, как же мне это сделать на таком расстоянии и после всего того, что сообщено вами.
Я ясно вижу, что дела не могут так продолжаться, если вы и Паскевич уедете; человек этот, предоставленный самому себе, поставит вас в такое же положение, по отношению знания дела и уверенности, что он будет действовать согласно нашему направлению, как это было до отъезда Паскевича в Москву, – я не могу взять на себя этой ответственности.
Итак, зрело обсудив все и в ожидании второго курьера от вас, если он не привезет мне других данных, кроме тех, которые вы уже дали мне понять, я не вижу другого средства, как предоставить вам воспользоваться данным полномочием для удаления Ермолова. Я предназначаю Паскевича на его место, так как я не усматриваю из ваших донесений, что он в чем-либо нарушил обязанности, налагаемые самой строгой дисциплиной.
Обесчестить же этого человека, отозвав его при таких обстоятельствах, было бы против моей совести. Вы замените тогда Мадатова, кем признаете за лучшее, потому что оставить его там нельзя; может быть, Иловайский был бы хорош для этого. Для управления краем я пришлю Сипягина, по прибытии курьера с решительными известиями, которого я ожидаю от вас.
Итак, повторяю, если следующий курьер не привезет новых разъяснений к сообщенным уже обстоятельствам, то приступите немедленно к исполнению моих указаний и тотчас же известите меня. Необходимо вам сперва устроить Паскевича надлежащим образом и разъяснить ему всю важность назначения, к которому я призываю его при настоящих обстоятельствах, и всю цену моего к нему доверия; как честный человек и как бывший мой начальник, он сумеет, я отвечаю за него, исполнить мои желания.
Крайне необходимо дать ему хорошего начальника штаба, будет ли это Гурко или Ренненкампф, это мне все равно; сделайте только так, чтобы быть уверенным, что назначаемое лицо в состоянии поддерживать порядок в деталях; что касается до остального, он сумеет все сделать. Может быть, Красовский оказался бы лучше всех, короче, предоставляю вам полную свободу выбора, лишь бы он был хорош.
Вот, любезный друг, мое последнее слово, и повторяю вам еще, что оно остается в силе на тот случай, если ваш курьер, которого я ожидаю, не привезет мне других известий, как последние, полученные вчера.
