Овакимян улыбнулся внезапно возникшей у него мысли и тут же высказал ее вслух:
— А мы оденем их в форму полковников госбезопасности и дадим им личную охрану.
— Хорошо. А кто возглавит эту миссию?
— Известный вам Авраамий Павлович Завенягин.
Вскоре скомбинированная из чекистов и ученых-физиков группа, возглавляемая Завенягиным и проинструктированная лично Л. П. Берией, выехала в Германию. Но она опоздала ровно на год: после того как по немецкой территории прошли члены американской миссии «Алсос», русским там делать было уже нечего — представлявшие особый интерес физики Вернер Гейзенберг, Отто Ган, Макс фон Лay и другие известные ученые Германии были уже вывезены в США. Советской стороне достались лишь Нобелевский лауреат Густав Герц, специалист по металлургии урана Николай Риль, фон Арденне и другие, менее значительные фигуры, а обнаруженная большая партия награбленной в Конго окиси урана в количестве более ста тонн была срочно вывезена в СССР, где она впоследствии использовалась как сырье для производства плутония.
* * *
На основе агентурных данных Чарльза, Персея и Калибра резидент Квасников подготовил шифротелеграмму, в которую заложил краткое описание конструкции плутониевой бомбы, сообщил дату ее испытания и с пометкой «срочно», «лично т. Виктору» направил документ в Центр. Также оперативно были проинформированы об этом Сталин, Молотов и Берия, а для устной ориентировки Курчатова была составлена отдельная справка:
Совершенно секретно,
Бомба типа «Не» (High explosive)
В июле месяце сего года ожидается производство первого взрыва атомной бомбы.
Конструкция бомбы. Активным веществом этой бомбы является элемент-94 без применения урана-235. В центре шара из плутония весом 5 килограмм помещается так наз. инициатор — берилиево-полониевый источник альфа-частиц (…). Корпус бомбы, в который помещается это ВВ, имеет внутренний диаметр 140 см. Общий вес бомбы, включая пенталит, корпус и проч., — около 3 тонн.
Ожидается, что сила взрыва бомбы будет равна силе взрыва 5000 тонн ТНТ. (Коэффициент полезного действия — 5–6 %) (…)
Запасы активного материала.
а) Уран-235. На апрель с/г было 25 килограмм урана-235. Его добыча в настоящее время составляет 7,5 кг в месяц.
б) Плутоний (элемент 94). В лагере-2 имеется 6,5 кг плутония. Получение его налажено, план добычи перевыполняется.
Ориентировочно взрыв ожидается 10 июля с/г.
На документе сделана пометка: т. Курчатов ознакомлен. 2.07.45 г.
Однако настоящая дата испытания американской бомбы под предлогом неблагоприятных погодных условий была передвинута к началу работы Потсдамской конференции глав союзнических государств — Англии, США и СССР. Сделано это было во имя того, чтобы шокировать Сталина и навязать ему свои условия. Кстати, это был единственный случай, когда советская разведка в работе по «Манхэттенскому проекту» не сумела своевременно получить информацию об изменении срока взрыва атомной бомбы. Взрыв был произведен 16 июля, а 18 июля открылась Потсдамская конференция. В тот же день президент Трумэн, получив телеграмму из Вашингтона об успешном испытании атомной бомбы в штате Нью-Мексико, ознакомил с ее содержанием премьер-министра Англии Черчилля. Встал вопрос: как сообщить об этом Сталину? Договорились сказать ему о бомбе как бы невзначай, в самой общей форме. Вот как об этом свидетельствовала дочь президента США Маргарет Трумэн: «Мой отец… подошел к советскому лидеру и сообщил ему, что Соединенные Штаты создали новое оружие «необыкновенной и разрушительной силы». Премьер Черчилль и государственный секретарь Бирнс находились в нескольких шагах и пристально наблюдали за реакцией Сталина. Он сохранил поразительное спокойствие… Мой отец, г-н Черчилль и г-н Бирнс пришли к заключению, что Сталин не понял значения только что услышанного…»
А вот как отозвался об этом эпизоде У. Черчилль: «Сталин не имел ни малейшего представления, насколько важно то, что ему сообщили…»
На самом деле Сталин все прекрасно понял, он был уже готов к подобной информации, потому и сохранял спокойствие. Вернувшись с заседания Потсдамской конференции в свою резиденцию на Кайзерштрассе, Сталин в присутствии Г. К. Жукова рассказал Молотову о состоявшемся разговоре с Трумэном по поводу бомбы. В конце беседы он, чуть улыбнувшись, заключил:
— …Они посчитали, что я не оценил значения того, чего достигли американцы, и потому печально разочаровались моей реакцией… Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении наших работ по атомной программе…
Однако в тот вечер звонок из Потсдама не застал на месте руководителя Лаборатории № 2, и тогда Сталин попросил соединить его с Берией. Воспроизводим этот короткий телефонный разговор по воспоминаниям одного из сотрудников разведки, находившегося в тот момент в кабинете Берии:
— Здравствуй Лаврентий. Тебе что-нибудь известно об испытаниях американской атомной бомбы?
— Да, товарищ Сталин. По нашим данным, ее должны были испытать неделю назад, но результатов взрыва мы пока не имеем.
— Тебя дезинформировали, Лаврентий. Американцы провели испытание два дня назад. А теперь вот господин Трумэн пытается оказать на нас давление. Мы, Лаврентий, — Сталин говорил медленно, подчеркивая каждое слово, — не должны допускать, чтобы Америка могла иметь военное превосходство и шантажировать нас. Скажи товарищу Курчатову, чтобы он поторопился со своей «штучкой», и спроси, что необходимо ему для этого? Его предложения мы рассмотрим в самое ближайшее время…
— Разрешите доложить, товарищ Сталин? — протянул в ответ Берия.
— Нет, Лаврентий, мы послушаем тебя дома, в Москве. До свидания!
В порыве раздражения Берия сбросил со стола телефонный аппарат ВЧ-связи, затем схватил трубку внутренней связи и набрал номер начальника разведки Фитина.
— Павел Михайлович! Срочно зайди ко мне!
Прихватив с собой на всякий случай папку с последними отзывами Курчатова и Кикоина на полученные из разведки материалы, Фитин поспешил на доклад к наркому. Когда Фитин вошел в кабинет, Берия — этот сатрап с птичьей, хищной и близорукой рожицей, — сидел в массивном кресле. Начальника разведки он встретил колючим взглядом сквозь блестевшие стекла пенсне. «Ну что-то сейчас будет», — подумал Фитин. И не ошибся: Берия с нескрываемым гневом набросился на него:
— Ну что стоишь? Садись. Я чувствую, что вашему Квасникову подвала[102] не избежать. Вы хоть отозвали его из Нью-Йорка?
— Нет, Лаврентий Павлович.
