«Замороженный» фильм
1966–1970
Идея снять фильм, посвященный жизни Андрея Рублева, принадлежит Василию Ливанову. Он поделился замыслом с Тарковским и Кончаловским (два Андрея были тогда друзьями, соавторами сценария фильма «Иваново детство»). Ливанову – писаному красавцу – очень хотелось сняться в роли великого иконописца. Он вбросил идею и уехал сниматься в какой-то картине. Тарковского же зацепило, очень захотелось сделать фильм о Рублеве, о героической эпохе борьбы Руси с татаро-монголами… Кончаловский разделил энтузиазм друга, и они решили не ждать возвращения Ливанова со съемок и стали работать над сценарием. Когда же Ливанов вернулся, ему сообщили: «Вася, поезд ушел. Мы написали без тебя».
История эта закончилась во-первых, созданием гениального фильма, а во-вторых пьяной дракой в Доме кино. Тарковский и Ливанов – оба хорошенько «поддав» – схватились в рукопашной, выясняя, у кого право первородства на «рублевскую» идею. К счастью, до чрезмерного членовредительства дело не дошло.
Во времена Сталина советская киноиндустрия выпускала всего 15–20 картин в год. Сталин сам смотрел почти все фильмы, и от его мнения зависела судьба каждого из них. После ХХ съезда КПСС, в конце 1950-х, количество выпускаемых фильмов возросло в десятки раз. И цензоры стали помельче – на уровне Госкино и отделов ЦК. Однако при этом в творческих союзах были люди, которые могли повлиять на решение коллегии Госкино и даже аппарата ЦК КПСС.
По утверждению Семена Чертока, мину под «Андрея Рублева» подложил Сергей Герасимов, возненавидевший Тарковского после того, как на Венецианском кинофестивале 1962 года «Иваново детство» получило высший приз, а герасимовские «Люди и звери» были осмеяны.
Черток объясняет:
…Сатрап и вершитель судеб в кино, Герасимов смирил гордыню и предложил начинающему Тарковскому вместе экранизировать «Слово о полку Игореве», но тот от сотрудничества отказался. Герасимов и подкинул секретарю ЦК по агитации и пропаганде Петру Демичеву партийные обвинения «Рублеву».
Первоначально предполагалось представить картину на кинофестивале в Венеции, но стараниями Сергея Герасимова она была задержана на таможне в аэропорту Шереметьево.
После приема фильма коллегией Госкино «Андрей Рублев» на четыре с половиной года был положен на полку. Тарковскому было трудно показать фильм даже великому композитору Дмитрию Шостаковичу! 8 февраля 1970 года Андрей пишет кинорежиссеру Г. Козинцеву:
Просмотр, который я готовил с Неей З[оркой] для Д. Д. Шостаковича сорвался. С «Рублевым» сейчас строго.
В другом письме, отправленном через 10 дней, режиссер сообщает:
Я, кажется, нашел способ показать (тайно!) картину Шостаковичу. Если удастся, то в пятницу. Затем я решил написать письмо Брежневу. Попытаюсь изложить ему все, что я думаю по некоторым вопросам. Посмотрим.
Все время, пока «Рублева» не выпускали на экран, Тарковский не имел возможности снимать. Считалось, что если он сделал «идеологически невыдержанную» картину, то прежде, чем не урегулируется конфликт вокруг фильма, запускать новый фильм невозможно. На это не пошла бы ни одна киностудия.
С середины 1970-х, когда председателем Госкино стал Филипп Ермаш, Тарковскому все труднее и труднее стало получать работу. Заявки режиссера чиновники Госкино клали под сукно. Разрешение снять «Зеркало» и «Сталкера» Тарковский получил лишь после обращения сначала в Президиум XXIV, а потом XXV съездов КПСС. Так делали многие режиссеры и актеры, страдавшие от безработицы. Этот ход Андрею подсказал его хороший знакомый Николай Шишлин, работавший в группе референтов ЦК КПСС.
«Зеркало» режиссеру снять позволили, но прокатная судьба фильма сложилась немногим лучше, чем у «Андрея Рублева». Соавтор сценария Александр Мишарин вспоминает, что реакция Госкино на фильм была неожиданной, даже смешной. После просмотра при обсуждении «Зеркала» у Филиппа Ермаша наступила тишина, была длинная пауза, никто не решался сказать слово до министра. А он долго пытался сформулировать мысль. Наконец Ермаш громко хлопнул себя по ноге и негодующе воскликнул: «У нас, конечно, есть свобода творчества! Но не до такой же степени!»
Но что говорить о «Зеркале», если даже «Солярис» – вполне «невинную» фантастику, где доминируют образы и размышления весьма далекие от идеологической борьбы, так сказать, «трепетную лань искусства», пытались запрячь в одну телегу с «конем соцреализма»!
Вот запись из дневника Тарковского от 12 января 1972 года:
Вчера Н. Т. Сизов сообщил мне претензии к «Солярису», которые исходят из различных «инстанций» – от отдела культуры ЦК, от Демичева, от Комитета и от главка. 35 из них я записал… Если бы я захотел их учесть (что невозможно), от фильма ничего бы не осталось. Они еще абсурднее, чем по «Рублеву».
1. Показать яснее, как выглядит мир в будущем. Из фильма это совершенно неясно.
2. Не хватает натурных съемок планеты будущего.
3. К какому лагерю принадлежит Кельвин – к социалистическому, коммунистическому или капиталистическому?..
<…>
5. Концепция Бога должна быть устранена…
<.>
9. Должно быть ясно, что Крис выполнил СВОЮ МИССИЮ.
10. Не должно складываться впечатление, что Крис – бездельник… Весь этот бред кончается словами: «Других претензий к фильму не имеется».
Можно сдохнуть, честное слово! Какая же провокация… Что они вообще хотят от меня? Чтобы я вообще отказался работать? Почему? Или чтобы я сказал, что я этого никогда не сделаю. Я совершенно ничего не понимаю…
В советской киноиндустрии от оценки коллегией Госкино качества картины зависел ее тираж – количество прокатных копий. В свою очередь, от количества копий зависел гонорар, который получал автор сценария. Поскольку Тарковский почти всегда был соавтором сценариев своих фильмов, то, естественно, он рассчитывал на деньги (весьма немалые по тем временам), которые мог бы получить за прокатные копии. И никогда его надежды не оправдывались, потому что, несмотря на высокую оценку качества картин, количество копий было смехотворно малым. Учтем еще, что Госкино всегда продавало фильмы Тарковского на Запад и недешево, но режиссер от этих сделок не получал ни копейки.
Поздние оправдания
Москва. 1990
Любопытно, что в перестроечное время многие чиновники из Госкино начали утверждать, что хотели Андрею Тарковскому только добра и всячески ему помогали – явно или тайно. Так, Петр Кузьмич Костиков, типичный представитель партийной номенклатуры «брежневского призыва», в 1980-м ставший заместителем Ермаша и отвечавший за работу с «невыездными» режиссерами и актерами, когда наступили новые времена, всячески расписывался в любви к опальным и, соответственно, «невыездным» деятелям культуры. Позволим себе «удовольствия ради» привести часть этого «сеанса саморазоблачения».
