Изучить некоторые из данных условий и поручалось нашей группе. Отличие этой работы от проводимых ранее исследований нерестилищ заключалось в попытке провести конкретные подводные наблюдения за икрой, ее распределением на глубине и за состоянием самого нерестилища А может быть, посчастливится подсмотреть и за самим процессом нереста, за этим великим таинством природы? Но стоило только взглянуть на мутную волжскую воду, лениво раздвигаемую тупым носом дебаркадера, как становилось ясно, что в тайну нереста мы вряд ли будем посвящены. Ни прозрачности, ни, соответственно, видимости. Одно слово – половодье. Вобрав в себя сотни проснувшихся весенних рек и тысячи ручейков и поднявшись на восемь метров, Волга быстро катила вниз свои воды. Ее течение могло сурово обойтись с человеком, вторгнувшимся в речные пределы. Оно вырастало во вторую серьезнейшую помеху для работы под водой.
Разлившаяся Волга – это не только необъятная без конца и края вода. Это – проплывающие вдоль бортов, торчащие из воды зеленеющие деревья. Это – неповторимые оранжевые закаты в полнеба и бодрящая вечерняя свежесть. Сотрудники Каспийского института рыбного хозяйства – гидролог Виктор Яковлевич Горемыкин и ихтиолог Павел Дмитриевич Неловкин (фамилии как на подбор, подумалось мне) – не новички в этих местах, но и они всякий раз испытывали гипнотическое влияние весеннего волжского простора. А для нас, только что приехавших москвичей, это было радостным открытием неведомого мира. Москвичей было трое – кандидат геолого-минералогических наук Давид Ефимович Гершанович, лаборант Валерий Журавлев и я. Кроме меня, к работе под водой был допущен Павел Неловкин, приезжавший зимой на «подводную» стажировку во ВНИРО. Однако заведомо трудные условия, в которых должны были совершаться погружения, пока не позволяли послать в воду новичка.
Утром 14 мая 1961 года с левого борта отвесной стеной встал Каменный Яр. Мы бросили якорь на глубине 4 метров. Где-то под нами вдоль берега вытянулась сравнительно узкая полоса нерестилища. Примерно через месяц уровень воды резко упадет, и Волга обнажит интересующий нас участок. Но он нужен нам именно сейчас, пока он служит «родильным домом» для осетровых.
Измеряем гидрологические показатели. Температура воды – 9 градусов, течение – 1,2 метра в секунду, или, по-другому, 2,5 узла, видимость – 15-20 сантиметров. Одеваюсь возможно теплее, с помощью Валерия влезаю в гидрокомбинезон, на этот раз с устройством для передачи давления воды на уши, выполненным в виде трех резиновых трубок-капилляров, соединяющих околоушное пространство под шлемом с наружной средой. Теперь нужно утяжелиться, чтобы течение не смогло превратить меня под водой в «перекати-поле». Надеваю два пояса со свинцовыми грузами и еще подвешиваю с боков две массивные стальные скобы, выпрошенные у шкипера дебаркадера. Прибавив в весе сорок-сорок пять килограммов, шагаю в воду. В правой руке – две веревки. Одна играет роль кольцевой канатной дороги, соединяя опущенный в воду трап с якорной цепью. Другая – сигнальный конец для связи и, самое главное, для вытягивания аквалангиста наверх.
Сразу же возникла гамма знакомых ощущений. Тело, как на трале, выгнулось дугой по течению, и тут же ухудшилась подача воздуха. Перед стеклом маски возникла сначала зеленовато-желтая, потом темно-бурая, а у самого дна – черная вода Крепко держусь за «канатную» дорогу и вместе с ней медленно ползу по грунту, влекомый течением. Сигнальный конец рванулся в руке: страхующий меня Давид Ефимович запрашивает сверху о самочувствии. Дергаю в ответ и не чувствую натяжения на другом конце веревки. Дергаю еще раз – и снова не получилось рывка Давид Ефимович, выступая в роли обеспечивающего впервые, услужливо травил сигнальный конец. Итак, связь нарушена. Ничего страшного, пока будем работать без связи. С усилием сосу воздух из загубника, прижимаю к маске циферблат глубиномера Фосфоресцирующие цифры и стрелка отчетливо видны: всего 5 метров, но каких – темных, холодных, пытающихся утащить и запутать.
Ложусь на живот, прижавшись маской к грунту. Всматриваюсь в дно, но не вижу ничего, больше ощущаю руками. Под ладонями – щебень, довольно мелкий, каждая отдельная частица в среднем размером порядка нескольких сантиметров. Эти обломки твердой кремнистой осадочной породы, так называемой опоки, лежат на дне довольно равномерным слоем. Толщину слоя в нескольких местах измеряю кистью руки, втискивая ее вертикально между обломками до песчаного грунта. Она колеблется в пределах 12-15 сантиметров. Ощущаю еще одно неудобство – в маску попадает вода. Она просачивается где-то около ноздрей и вот уже заливает глаза. Несмотря на окружающий сумрак, в окончательно ослепшего превращаться не хочется.
Обычный способ избавиться от воды в маске не представляет сложности: следует принять вертикальное положение и, откинув голову назад или перевернувшись на спину, глубоко вдохнуть и с силой выдохнуть через нос, приподняв в это время нижний край маски или надавив вниз на верхнюю часть стекла. Вытесняемая выдыхаемым воздухом вода выйдет. Сейчас же я просто не могу совершить эту процедуру, поскольку вынужден перемещаться по дну в одной-единственной позе – по-пластунски.
Нужно выходить наверх. Пытаюсь дать условный сигнал, с расстановкой дергаю три раза. Вместо ответа получаю изрядную порцию потравленной сверху веревки. Наверняка Давид Ефимович в этот момент считает, что я активно перемещаюсь по дну, и охотно выдает метр за метром сигнальный конец. Как же мне, отягощенному грузами, подняться на белый свет, если на мои сигналы не обращают внимания? Попробую сделать это самостоятельно. Стараюсь подниматься против течения по «канатной дороге». Медленно перебираю руками и в темноте подтягиваюсь в неизвестность. Минуты через две устаю настолько, что ритм дыхания нарушается и мне не хватает воздуха. Ослабевают руки, и я медленно скольжу по канату, а затем ластами упираюсь в щебень и ложусь лицом вниз. Что делать?
Освободиться от грузов и акваланга, чтобы всплыть, как поплавок, вряд ли удастся, поскольку руки заняты; мгновенно расстегнуть сразу все пряжки немыслимо, а при постепенном от них освобождении меня под водой подхватит течение, как только я перестану держаться за «канатную дорогу». Вдобавок ко всему начинаю мерзнуть. В этот момент сознаю собственную хрупкость и уязвимость. Один на дне могучей реки.
Самая большая опасность для аквалангиста заключается в нем самом – это внезапный приступ страха.
Решаюсь на крайность. Бросаю «канатную дорогу» и быстро спускаюсь по течению, вытягивая сигнальный конец на полную длину. Если все-таки не удастся сигнализировать, буду освобождаться от тяжелой сбруи. Делаю три коротких и резких рывка и замираю. Страшно хочется подняться наверх. Секунд через десять повторяю сигнал и чувствую, как давление воды на тело возросло, подача воздуха стала еще хуже – меня тянут к дебаркадеру. Двумя руками вцепляюсь в спасительную веревку и жду, когда над головой забрезжит рассвет. Воздуха катастрофически не хватает. Отчего-то вдруг я почувствовал пустоту и одиночество, словно очень долго шел сквозь голое осеннее поле. Это было настолько необычное состояние, что я забыл обо всем остальном, в том числе и об ощущении подкравшейся смерти, которое уже потеряло остроту и стало просто фоном для всех остальных мыслей.
