Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Сам Некрасов аскетизмом не отличался и в этом смысле был не чета Добролюбову. И «жажде сердца» постоянно давал утоление, и квартиру имел прекрасную, и слуг, и поваров, и отличный выезд с великолепными породистыми лошадями. Николай Алексеевич при всём демократизме своей поэзии отнюдь не спешил отказаться от богатого аристократического образа жизни. Исправно посещая Английский клуб, общался с высшими сановниками, играл с ними в карты, причём крупно. Как-то случилось ему за один вечер проиграть 80 тысяч рублей. Но чаще бывал в выигрыше. Так, Абаза, будущий министр финансов, проиграл Некрасову в общей сложности около миллиона франков.

В 1863 году поэт приобрёл у княгини Голицыной Карабиху – богатейшее имение под Ярославлем. Огромная усадьба располагала оранжереей, померанцевым садом, двумя парками: английским – пейзажным и регулярным – французским, а господский дом с бельведером и двумя просторными флигелями выглядел едва ли не дворцом. Управление Карабихой Некрасов поручил своему брату Федору, а в конце 60-х оформил имение на него, оставив себе только восточный флигель.

Говоря о роскоши, которой ублажал себя поэт, необходимо помнить о его постоянных приступах хандры, о склонности к самоедству, доводившей Николая Алексеевича до полного отвращения к себе. Этот тяжелый и мрачный эмоциональный фон, возможно, оказался бы непосильным для него, если бы не подобные отдушины, когда Некрасов, потакая своим человеческим слабостям, окружал себя комфортом и развлекался. К тому же при многих трудах и разнообразной деятельности часы его досуга были и редки, и непродолжительны. А главное, что едва ли не большую часть денег, которые он добывал и умелой издательской деятельностью, и за игорным столом, Некрасов тратил не на себя.

В Абакумцево, расположенном в трёх-четырёх верстах от Грешнево, на деньги, внесённые поэтом и его петербургскими друзьями, была построена двухэтажная кирпичная, обшитая тёсом школа. И была она предназначена для крестьянских детей, и обучение в этой школе было бесплатным. А работу учителей и прочие издержки Николай Алексеевич оплачивал из собственных средств.

Поддерживал Некрасов деньгами и молодые таланты, вплоть до ежемесячных пособий. По воспоминаниям Плещеева, он «никогда не оставался глух к нуждам своих товарищей по профессии, умея войти в положение писателя и не только оказать ему помощь, но оказать её так, что она не оскорбляла самолюбие…» Как-то раз, проведав бедного больного литератора, Некрасов попросил у него монетку «на счастье», а через несколько часов вернулся и, сказав, что удачно играл на неё, вручил бедняге причитающуюся половину крупного выигрыша.

Значительные суммы из некрасовского бюджета шли на подкуп цензоров, на возмещение убытков от арестованных и пущенных под нож тиражей. И чтобы привадить к сотрудничеству модных авторов, тоже требовались немалые деньги, ибо модные авторы, по свидетельству Чернышевского, «любят хорошие обеды, любят, чтобы вообще было им приволье и комфорт».

Да, Некрасов обличал богатеев, а сам жил в роскоши. Да, он негодовал по поводу жестокости господ, вбивающих в задок своей кареты гвозди, чтобы мальчишки не цеплялись, а между тем его собственная карета была оборудована именно таким образом. Только не было это лицемерием. Ибо сначала себя же самого уличал в избытке, а потом уже упрекал всех в неправом богатстве; сначала сам вбивал гвозди в задок кареты, а потом уже писал гневную сатиру на себя и на всех поступающих так. Сатира на господ и была его покаянием. Закалённый житейскими невзгодами, а потому для всего внешнего неуязвимый, Некрасов носил трагедию в себе самом, трагедию больной, раздираемой внутренними противоречиями совести. Как и Лев Николаевич Толстой, он мучился своим благополучием, но в отличие от графа отказаться от него даже частично не умел. Во всяком случае, нравственные страдания были его наиболее привычным состоянием. Поэтому, когда поэт писал о боли народной, оплакивал он эту боль своими отнюдь не притворными слезами.

НЕСЖАТАЯ ПОЛОСА

Как ни парадоксально, но в образе пахаря узнаётся сам Некрасов: «Плохо бедняге – не ест и не пьёт, Червь его сердце больное сосёт, Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли как плети, Очи потускли и голос пропал, Что заунывную песню певал…». Это автопортрет Николая Алексеевича в пору его горловой болезни, когда и писалось стихотворение. Заметим, что пахарь тут – ещё и сеятель: «Знал, для чего и пахал он и сеял…». А образ сеятеля глубоко символичен для свободолюбивой русской поэзии. Вспомним пушкинское «Свободы сеятель пустынный…», написанное Александром Сергеевичем, кстати сказать, тоже в пору сомнений – будут ли добрые всходы на его посев. Вспомним и другие принадлежащие Некрасову строки: «Сейте разумное, доброе, вечное…».

О ком бы и о чём бы Николай Алексеевич ни писал, будь то пахарь, жница, вожатый медведя, генерал или дедушка Мазай, – всё было ему и знакомо, и сродни. Такой уж был он человек, что мог, имел право примерить на себя любую судьбу. Более того, на всякое горе и на всякую нужду находился в его исстрадавшемся сердце верный отзвук. И радость, самая безудержная, и веселье, самое неуёмное, не были для него тайной, потому что был он по-настоящему живым человеком, которому «ничто человеческое не чуждо». И при великом своём таланте так был близок всем обездоленным и обиженным, так искренне им сострадал, что, может быть, ни одному русскому поэту не удалось отобразить народную долю полнее и ярче, чем это сделал Некрасов. Взять хотя бы его поэмы: «Саша», «Коробейники», «Мороз красный нос», «Русские женщины». Да и в отдельных стихотворениях поэта, зачастую тоже обладающих эпическим размахом, даются столь красочные и верные картины предгрозовой российской действительности, что и в Некрасове, как позднее в Толстом, преотлично могла увидеть себя русская революция. Не зря же Ленин считал его своим любимым поэтом.