Во дворце графа де Сена он обратил внимание на замечательные фрески.
— Кто писал их, сеньор? — спросил маэстро.
Граф де Сена был польщен тем, что прославленный художник нашел и в его владениях интересное для себя.
— Их авторы — местные живописцы Анжело Микеле Колонна и Агостино Мителли.
— Я хочу пригласить их в Мадрид расписывать Альказар, ваша светлость.
На следующий день, поменяв лошадей, они двинулись в путь. В Модене художник и Хуан оставались один только день — передохнуть. Посмотрев в Парме наскоро картины Корреджо и Маццуоли (прозванного Пармиджанино — маленький пармезанец), они поспешили во Флоренцию.
У дороги в долину Арно им повстречался мальчик лет двенадцати. Его плетеная кошелка доверху была наполнена кремово-белыми цветами с желтой сердцевиной — цветами флорентийских гор.
Маэстро вышел из экипажа.
— Куда ты их несешь, мальчик?
— Сеньор — иностранец и, очевидно, не знает, что это горный нарцисс, — поспешил расхвалить свой товар маленький продавец. — Нарцисс — цветок нашей мадонны, покровительницы Флоренции.
Его словам нельзя было не улыбнуться. Каждый город считает мадонну своей покровительницей.
— Продай нам их, — предложил Веласкес.
— О!.. — от восторга маленький флорентиец не мог произнести ни слова. Такая удача — продать душистый товар оптом.
— Я их отнесу мадонне, от тебя и от меня, — заверил малыша маэстро.
Хуан аккуратно переложил цветы. В руке мальчика уже блестел золотой, а он все стоял, не веря в свершившееся чудо.
Экипаж тронулся. Веласкес помахал малышу рукой.
— Сеньор! — в крике было столько чувства, что возница придержал лошадей. Мальчик подбежал и вскочил на подножку.
— Кто вы такой, уважаемый сеньор? Скажите мне, сеньор, чтобы я знал, кого благодарить перед мадонной.
Спутники улыбнулись.
— Мы из Испании, малыш. А сеньора зовут доном Диего, он великий художник, — ответил Хуан.
— Маэстро? Я буду молиться за вас, сеньор, — прошептал мальчик на своем мягком, удивительно певучем языке. — Вам еще не раз предстоит удивлять мир, маэстро, слово чести. Поверьте уж мне.
Всю оставшуюся дорогу путники ехали молча. Только у самого въезда в город возница обернулся к седокам.
— Все, что говорил мальчик, уважаемый господин, обязательно сбудется. Устами детей часто говорит мадонна.
В первый день мая во Флоренции по обычаям предков праздновали день возвращения весны.
Казалось, что со всего мира собрались сюда цветы на свой праздник. От их аромата сладко кружилась голова. Цветы чувствовали себя в городе хозяевами, недаром эмблемой Флоренции была стройная красавица — красная лилия.
Но путникам нужно было спешить. Рим ждал маэстро.
В городе Веласкеса знали. Пока он, оставив слуг распаковывать багаж, спешил поздороваться с Вечным городом, несколько местных аристократов успели нанести ему визиты. Но художника меньше всего интересовала римская знать. Он хотел побольше узнать о тех, благодаря которым Италия стала владычицей мира искусства.
С каким восторгом смотрел маэстро из своей кареты на бежавшие по обе ее стороны ряды строгих домов, на маленькие храмы и часовенки, где перед мадонной горели вечным огнем неугасимые лампады! Солнце не могло соперничать с их светом, ибо в нем была большая сила — человеческая надежда. У одного из храмов Веласкес попросил остановиться. Внутри церквушки было прохладно и сыро. Одинокая коленопреклоненная женская фигура — и больше никого. Маэстро опустился на колени. Его мысленное «Аве» звучало благодарностью жизни за исполнившуюся мечту.
В первые же три дня дон Диего и Хуан обошли весь Рим.
На четвертый гонец графа Оньяте, вице-короля Неаполя, передал маэстро послание, в котором граф в настоятельной форме просил его прибыть в город. Ничего не оставалось, как отложить все дела и мчаться в Неаполь.
Неаполь встретил маэстро тишиной. Проезжая по городу, он искал хоть какие-нибудь следы недавних бурных событий и не находил. А ведь всего два года назад дерзкий Неаполь поднял восстание. Ремесленники, рыбаки, торговцы были едины в своем порыве покончить с завоевателями. Маленькая горсточка смельчаков призывала народ изгнать ненавистное правительство. Речам собравшихся у залива ораторов глухо вторило море. И вот, вооруженные чем попало, ведомые прекрасным полководцем — желанием быть свободными, — они ринулись на штурм вице-королевского дворца. Нашелся и вождь — рыбак Мазаниелло, провозглашенный восставшими генерал-капитаном. Провинция бурно прореагировала на события. Через несколько дней в город прибыло крестьянское подкрепление. Но испанская монархия вовсе и не думала терять свое маленькое королевство. Однажды ночью город разбудил грохот пушек. В заливе стояла испанская эскадра. Кровавые схватки на улицах Неаполя повторялись ежедневно. Но хорошо вооруженные испанцы не смогли сладить с познавшими свободу. Над бывшим дворцом вице-короля Аркоса развевалось знамя республики. Однако силы у восставших были на исходе. Тогда глава неаполитанской республики — смельчак Дженаро Аннезе, владелец мастерской мушкетов, послал за помощью к французскому герцогу Гизу. Гонец не успел сообщить Неаполю об идущей подмоге. Восстание было подавлено, независимая республика пала.
Расправа была короткой — смельчаков казнили. Угрюмым стал город, боялись его победители. Нередко на улице в темноте звучал выстрел, а наутро патрули находили убитым кого-либо из солдат гарнизона. В связи с этим новый вице-король Оньяте приказал испанцам не показываться на улицах в одиночку. Город притаился. Внешне могло показаться, что наступил мир. Только очень опытный глаз подмечал — это затишье перед бурей.
Рибера и Веласкес увидели друг друга одновременно. Они долго стояли молча, счастливые новой встречей. Придворный живописец Неаполитанского королевства заметно постарел. Но небольшие живые глаза Спаньолетто сохранили блеск юности. Как он был рад мадридскому гостю! Все эти годы Рибера с теплотою вспоминал дни, когда Веласкес гостил в Неаполе. И теперь, встретившись вновь, они возобновили свои беседы об искусстве так, словно прервали их вчера. Целые дни проводили они вдвоем.
— Да, наш Караваджо велик, — вел свой неторопливый рассказ Рибера, — его биография полна неожиданностей. Сын простого каменщика, он стал мальтийским рыцарем, беспрерывно дрался на дуэлях и между прочим рисовал. Но за свои сорок лет он успел столько, сколько другим хватило бы на сто. Варварски дерзкий, он признавал для себя единственным учителем природу. Зато сколько у него учеников! Вы, маэстро, тоже отдали ему дань, — улыбнулся он Веласкесу.
