В отличие от Хайдеггера многие из нас не видят в этом понятии ничего загадочного. Мы просто принимаем «бытие» таким, каково оно есть, – в рациональной манере. Мы не пытаемся «понять» его глубинный смысл, поскольку у нас не возникает с ним никаких трудностей. Объекту либо присуще бытие (то есть он существует), либо нет. Лошадь существует, а единорог нет. Хайдеггер этого не поясняет, но следует отметить, что наш простой и рациональный подход не так уж прост – он распространяется на сферы очень далекие от рационального мышления и логики. Например, мы можем верить в существование, или «бытие», Бога. Мы можем верить в вероятность того, что во Вселенной есть другая форма разумной жизни, которой присуща своя форма бытия. Мы даже можем выполнить вероятностные расчеты, показывающие, в какой степени наша вера может оказаться истинной. Более того, существует не поддающееся представлению понятие числа i (квадратного корня из –1), то есть ему присуще «бытие» с точки зрения математики, но как число оно не существует. Но Хайдеггеру этого мало. Если мы не находимся в замешательстве от того, что не понимаем смысл слова «бытие», то должны. Но почему этого не происходит? Хайдеггер указывает на «необходимость возобновления вопроса о смысле бытия» и прямо заявляет, что цель его книги состоит именно в этом. Здесь кроется тайна, и он намерен попытаться найти путь к ее пониманию.
Основой концепции Хайдеггера является термин Dasein[4]. Если быть кратким, то Хайдеггер подразумевает «человеческое существование». Сам он выражается несколько сложнее – «“Сущность” присутствия лежит в его экзистенции… Бытие, о котором для этого сущего идет дело в его бытии, всегда мое… Рассмотрение присутствия сообразно всегда-моему характеру этого сущего должно постоянно включать личное местоимение: “я есмь”, “ты есть”».
Прояснив это положение, Хайдеггер подчеркивает, что «бытие» присутствия – это постижение его собственного бытия. В постижении собственного бытия оно одновременно постигает бытие сущего, которое отличается от его бытия.
Далее он углубляет понятие Dasein. В его основе лежит смысл самого слова, Da-sein. Буквально: «здесь» (Da-) и «бытие» (-sein). Таким образом, главным элементом является «бытие-здесь», то есть «бытие-в-мире». Это наша экзистенция, или наша «самость».
И снова эти рассуждения вызывают неизбежный вопрос. Если «речь есть речь о…», то о чем он тут говорит? Прежде чем решительно отбросить эти изобилующие повторами рассуждения, стоит проанализировать, что же на самом деле говорит Хайдеггер. Сравним умозаключения Хайдеггера с рациональной четкостью декартовского определения личности человека. Декарт утверждал, что можно сомневаться в существовании всего. Окружающий мир и наше восприятие этого мира могут быть иллюзией – но я не могу сомневаться, что я мыслю. Таким образом: «Я мыслю, следовательно, существую». Несмотря на кажущуюся простоту, это положение ослож– няется собственной грамматикой. Использование Декартом слова «я» неявным образом определяется природой глаголов «мыслить» и «существовать». Если мы действительно сомневаемся во всем, то должны прийти к выводу, что понятие «мышления» неизбежно предполагает понятие «существования». «Я» этого мышления и «я» этого существования – просто вопрос грамматики. С другой стороны, Dasein Хайдеггера выходит за пределы логики и синтаксиса, перемещается в почти неуловимую область первобытной интуиции. В данном случае вывод Хайдеггера относительно фундаментального постижения нашего существования выглядит более глубоким и неопровержимым, чем у Декарта. Я постигаю не «мыслю, следовательно, существую», а само «бытие-в-мире». Следует признать, что это понятие каким-то образом выходило за границы языка, который поймал Декарта в свои сети. Другой вопрос, нужны ли для этого введенные Хайдеггером туманные термины.
Хайдеггер утверждал, что вопрос о бытии так долго игнорировался именно потому, что он был настолько очевиден, настолько близок к нам, что мы его в буквальном смысле не замечали. Dasein также слишком близко, чтобы осознать его в повседневной жизни, и в то же время находится за ее пределами. Dasein стоит за нашим эмпирическим постижением мира, вне пределов досягаемости науки. Сосредоточение на вопросе бытия позволит нам быть полностью вовлеченными в Dasein, однако от повседневного существования нам никуда не деться: «Но экзистенция способна также в мгновение-ока, и конечно часто тоже лишь “на мгновение”, овладеть повседневностью, пусть никогда не отменить ее».
Хайдеггер допускал, что цель его философии состояла в том, чтобы сделать каждый отдельный подход к «вопросу бытия» как можно более интенсивным. Тем не менее наше понимание Dasein неизбежно зависит от индивидуальной интерпретации. Это означает необходимость изучения всей истории ошибок. Философия игнорировала и неправильно понимала вопрос бытия. Бытие не существует в какой-то «высшей» сфере. В этом смысле оно не метафизично. Такое неверное понимание началось с Платона и перешло в эпоху Средневековья. Оно сохранилось у Гуссерля в его концепции Абсолютного Бытия, которое явилось следствием «выведения за скобки» универсальной истины и чистого сознания. Но Dasein – это нечто совершенно иное. «Бытие-здесь» означает «бытие-в-мире», а не в какой-то метафизической области за его пределами. Это становится ясно, когда мы сосредоточиваемся на Dasein.
Но что именно становится ясно? В этом пункте сам Хайдеггер был вынужден признать поражение. Переживая кризис, он чувствовал, что мы пока не можем найти точного ответа, познать истину относительно Dasein. Впоследствии он выразит это ощущение в стихах:
Мы явились слишком поздно для богов
и слишком рано для Бытия.
Бытие – поэма о человеке,
которая только начинается.
А пока мы можем лишь двигаться к Dasein. Для нас, в настоящем времени, вопрос о бытии не имеет ответа. Важно движение, а не прибытие в конечный пункт. Вот главная задача мышления.
Но, если пока ответов нет, какую пользу может принести нам размышление об этом? Возможно лишь непрерывное «переформулирование» вопроса о бытии. Мы можем сосредоточиться на смысле бытия, или на истине бытия. Или мы можем сосредоточиться на области бытия (его расположении, где оно существует). Все это способно выработать понимание бытия. Хайдеггер называет подобное понимание «разомкнутостью». Этот феноменологический метод позволял видеть то, что раскрывает себя. Однако разомкнутое не сразу становится очевидным, не сразу проявляет себя. Это основа всего, что не проявляется в «бытии-здесь».
Как выясняется, «разомкнутое» не единственное, что не становится немедленно очевидным. Для многих, кто пробовал читать Хайдеггера, не было очевидным, о чем вообще идет речь. К счастью, сам Хайдеггер знал об этой трудности и стремился как-то ее разрешить. Чтобы пояснить свои рассуждения, он прибегает к характерной для него простой деревенской метафоре. Его метод осмысления вопроса бытия, говорит он, похож на расчистку поляны в лесу. Немецкое слово Lichtung означает «поляна», но в нем также содержится слово Licht, то есть «свет». Мы должны пролить свет на расчищенную землю, которая прячется за очевидным. Мы обнажаем основу, которая таким образом «размыкается».
Но тут даже Хайдеггер испытывал трудности. Размыкая сокрытое бытие, мы его раскрываем. То, что раскрыто, он называет aletheia. Это древнегреческое слово переводится как «истина», но у него также есть значение «незабвение» или «несокрытость». Однако, по мнению Хайдеггера, именно эта несокрытость порождает сокрытие. Как это может быть? Раскрывая, мы в каком-то смысле проявляем бытие и в то же время скрываем все остальные его возможности. Выбирая одно раскрытие, мы исключаем все остальные возможные раскрытия. Это объясняет, каким образом бытие может иметь историю, хотя это необязательно история прогресса. То, что древние греки раскрыли о бытии, теперь потеряно для нас в технологическом раскрытии бытия. Наша несокрытость привела к сокрытию.
Здесь, как и во многих других случаях, аргументация Хайдеггера обращается к коренному значению слов. В качестве доказательств он использует их первоначальное значение. Но почему более раннее, древнее значение слов во всех отношениях лучше современного? Хайдеггер сказал бы, что они обладают приоритетом. Так и есть, но только в буквальном смысле – они первые во времени. Это можно проследить по использованию – в том числе ошибочному – слова aletheia. (Префикс а означает «нет»; например, анорексия – это «нет аппетита». Слово letheia образовано от названия реки Леты, реки забвения, которую, согласно древнегреческой мифологии, мы все должны пересечь после смерти.) Хайдеггер утверждает, что древнее понимание бытия стало сокрытым, или забытым. Но неявный смысл греческого слова aletheia – это абсолютно ошибочная концепция памяти. Сократ полагал, что любое знание есть воспоминание. Память просто извлекает знание, которое дано нам в идеальной форме до рождения. (Первоначальное значение слова «education» (образование) согласуется с этой концепцией. В переводе с латыни e-ducate в буквальном смысле означает «вывести»: другими словами, выявить нечто уже существующее. То есть, согласно этой концепции образования, популярные комики Лорел и Харди были специалистами по ядерной физике, ждущими своего часа.) Таким образом, древние мыслители считали, что память позволяет нам достичь истины, или aletheia, – несокрытости, незабвения. Разумеется, мы понимаем, что знания приобретаются не так. Обращение к корневому значению слов или отголоску предыдущего смысла, который они содержат, не гарантирует достижения глубинной истины. Хайдеггер прав: в словах спрятана история их смысла. Но это необязательно история деградации или сокрытия. Наоборот, история использования слова – как особой формы его вербального значения – часто отражает движение к более верной картине происходящего. Греки до сих пор используют слово aletheia в значении «истина». Однако ни мы, ни они уже не связываем истину с незабвением (или с несокрытостью). Почему? Потому что истина необязательно связана с памятью, изначально не скрыта в ней. Многие концепции Хайдеггера страдают от недостатков такого подхода.
