Ознакомительная версия.
Мы сидели рядом молча. Я заглянула ему в лицо, освещенное луной. Глаза его были полны слез. Мне стало безмерно жаль его, по-матерински жаль. Он мне показался мальчиком, а не юношей, беспомощным перед большим и жестоким миром, куда он уезжал от меня, в первый раз теряя и друга, и женщину…
— Ну что ты? Ведь не навсегда же мы расстаемся. Ведь я тоже буду в Москве. Захочешь — увидимся, побудем опять вместе, — пыталась я его утешить. — Ну что ты, право!
Он только горестно качал головой и повторял:
— Нет, нет…
Какие слова вертелись у него на языке и не были произнесены? Это был конец августа, и еще почти две недели жизни были дарованы мне. Я осталась на базе единственным экскурсоводом да еще и культработником впридачу, потому что барышня, занимавшая эту должность, тоже уехала. Туристов же было много — осень на Кавказе великолепна.
Мы с Владимиром Александровичем сбивались с ног. В эти последние дни мне удалось совершить две короткие экскурсии. По возвращении на базу меня ждали письма. Целых три, все с дороги, написанные зелеными чернилами его ручки с «вечным» пером. Письма, полные нежности, горести, воспоминаний о милых пустяках, фразах, улыбках, выражении глаз. И одно из них — написанное ночью на верхней полке трясучего вагона, едва разборчивое, помятое, с явными следами слез.
И вот наступил мой последний день. Утро оказалось туманным, чуть моросил мелкий дождик. В нашей музыкальной комнате, где помимо рояля стояло два шкафа с книгами, меня ждали туристы. Отперев шкафы, я предоставила им возможность самим выбирать книги. У меня же было еще одно дело: выдать желающим членские книжечки ОПТЭ. Я вытащила картонку с членскими билетами и трешками, беспорядочно наваленными в ней, а потом другую — с туристическими значками, которые все также хотели приобрести. В это время сквозь толпу протиснулась молоденькая девушка, служащая нашей конторы:
— Евгения Николаевна, вас в контору просят!
— Хорошо, скажи, что приду немного погодя, — и я снова занялась книжками, значками и ответами на сотни вопросов. Но девушка появилась опять:
— Евгения Николаевна, вас просят срочно, немедленно.
Я удивилась. Какое отношение я имею к конторе кроме того, что получаю там зарплату и делаю взносы за питание? Если они там в чем-нибудь и запутались — что за срочность? Точно не знают, что на базе с утра самая заваруха!
— Извините, товарищи, я сейчас вернусь, подождите минуточку! — сказала я туристам.
— Поскорей, пожалуйста! — нетерпеливо неслось мне вслед.
Эта «минуточка» обернулась вечностью. Никогда больше я не вернулась в эту комнату. В конторе меня ждали двое: один — военный, другой — штатский. Оба встали при моем появлении.
— Евгения Николаевна? — вежливо спросил меня штатский. — Вы на турбазе живете?
— Да, — ответила я в полном недоумении.
— Пройдемте к вам.
— Зачем?
— Пройдемте, мы вам объясним.
Мы вышли из конторы и стали подниматься вверх по тропинке, ведущей к моей квартире. Я почувствовала, как ноги становятся ватными.
— Подождите… — прохрипела я, так сдавило мне горло. — Что-то случилось с сыном?.. Крушение поезда?.. Или вообще погиб?
— Нет-нет, что вы! — учтиво успокоили меня спутники.
— С вашим сыном ровно ничего не случилось. Он благополучно прибыл в Москву.
У меня на минуту потемнело в глазах, но потом отлегло. Слава Богу!
— Так что же? — недоумевала я.
Дома один из моих спутников протянул мне бумажку. Это был ордер на обыск и арест. Совершенно четко стояла моя фамилия. Я недоверчиво покачала головой:
— Этого не может быть. Это какое-то недоразумение. Это какая-то другая Федорова.
Безукоризненно вежливо, но непреклонно военный объяснил мне, что это их не касается, что «там» разберутся, а пока я именно «та самая» Федорова, которая значится в ордере и за которой они пришли.
Производить обыск они у меня не стали. Поворошив фотографии, целая гора которых валялась у меня на столе, подарки туристов и мои собственные, они забрали мой паспорт и «трудовой список» — документ, позже замененный в Советском Союзе «трудовой книжкой», а потом предложили, чтобы «не беспокоить туристов», перемахнуть через низкую ограду и обойти турбазу по круговой дороге.
— А куда же мы пойдем? — надоуменно спросила я.
— Ну… — чуть замявшись, объяснил мне военный, — в учреждение… В милицию.
— Ну в милицию, так в милицию, — согласилась я. — Только поскорей, ведь туристы ждут…
Удивляюсь, как они не расхохотались. Но мои провожатые даже не улыбнулись. А может быть, им и немного жаль было такую дуру?
— Вы бы захватили пару белья… Что-нибудь из одежды, — осторожно посоветовал один.
— Зачем?! — отмахнулась я с досадой. — Я же знаю, что меня сейчас же отпустят. Ведь это просто недоразумение!
Он пожал плечами. Так я ничего и не взяла — совсем ничего, кроме пустого рюкзака, который скорее по привычке вскинула на плечо, сунув туда тоненький томик Сельвинского «Тихоокеанские стихи». Да еще болтался в рюкзаке компас, который, как выяснилось позже, теперь мне был совсем ни к чему.
Тут начинаются удивительные события, к которым я еще долго относилась как к «приключениям», и притом исключительным, особенным, только со мною одной каким-то чудом случившимся. И только много лет спустя открылось мне, что приключения эти вовсе не мои индивидуальные, да и не «приключения» вовсе, а вполне реальная и даже обыденная жизнь — жизнь той необычной эпохи. И что тысячи людей пережили то же самое, что и я.
Но тогда, когда я сидела на широком, тенистом и пустынном балконе краснополянской милиции, я только недоумевала и сколько ни старалась, не могла ни угадать, ни предположить, что меня ждет. Я просидела на этом балконе до самого вечера.
Сначала с нетерпением ждала — когда же за мной придут? Потом стала беспокоиться и строить догадки — почему за мной не идут? Потом я захотела есть, но беспокойство перебивало чувство голода. Ни разу не пришло мне в голову встать, пойти поискать кого-нибудь, спросить, что все это значит. Мне велели «подождать», и я боялась хоть чем-нибудь нарушить этот приказ. Чего боялась? Кого боялась?
Со мной был Сельвинский — «Тихоокеанские стихи». Я начала читать, но после первой страницы перестала понимать, что читаю. Вокруг меня исходил ароматом разогретый на солнце сад, над нежными кисточками японских мимоз жужжали пчелы, чирикали пташки. Следил ли кто-нибудь за мной исподволь или я могла уйти, убежать куда глаза глядят? А что было бы, если бы я тогда убежала? Но нет, даже тени такой мысли не приходило мне в голову, и, думаю, мои стражи это тоже хорошо понимали.
Время шло, и дневная жара сменилась вечерней прохладой. Солнце скрылось за пиками Аибги, и ночные тени стали сгущаться в складках лесистых склонов, когда наконец за мной пришел один давешний военный. Он деловито посмотрел на часы и сказал:
— Мы поедем в Сочи. Не будем привлекать внимания пассажиров, ни о чем меня не спрашивайте.
— Но зачем же в Сочи? — изумилась я. — Неужели здесь нельзя выяснить?..
— У меня есть приказ, — недовольно прервал он меня. — Пошли!
Автобусом мы приехали в Адлер, откуда до Сочи нам предстояло добираться поездом. На вокзале, несмотря на позднее время, было довольно оживленно, много народу толпилось у касс.
Мой военный отвел меня в сторону и сказал:
— Подождите меня здесь.
Как он был уверен, что я никуда не денусь! Не меньше, чем мои следователи, которые не сомневались: раз арестована — значит виновна. И они были правы. Они никогда не ошибались!..
Ночной Сочи, залитый лунным светом, выглядел странно и пустынно. Было далеко за полночь, автобусы уже не ходили, пассажиры с поезда как-то незаметно разошлись. Ночь была влажная и душная. После прохладного и свежего воздуха Красной Поляны дышалось немного трудно, а может быть, просто перехватывало дыхание от свалившейся на меня неожиданной беды, хотя я еще не воспринимала случившееся со мной как что-то серьезное.
Мой военный опять попросил меня подождать, пока он позвонит, но на этот раз довольно быстро вернулся.
— Нам придется немного подождать, — сказал он. — За нами сюда придет машина, которая давно выслана и должна была бы уже быть здесь. Не понимаю, почему она задерживается.
— А куда мы едем в Сочи? — наивно спросила я.
Он долго не отвечал на мой вопрос, а потом, как бы извиняясь, сказал:
— Арестованные не должны задавать никаких вопросов сопровождающим их лицам. Но так как вы вскоре все равно увидите сами, то я отвечу вам, что мы едем в Сочинское управление НКВД.
Хотя это известие отнюдь не успокоило меня, я была благодарна ему и за такие сведения. Наконец подошла машина — маленький открытый пикапчик с двумя скамейками по бокам.
Ознакомительная версия.
