– Сведешь – поговорим! – Капитан третьего ранга открыл дверь в кабинет. – Входите по одному. Кто первый?
Первого выставили с треском через три минуты.
– Сразу засыпали, – говорил он, очумелый. – Мол, политически неподкован…
– Следующий! – потребовали от дверей.
Кто-то сзади больно треснул Савку по затылку, он влетел в кабинет и узрел пред собой грозное судилище.
– Где твой лист? – спросили от стола.
Савка выдернул из-за пазухи бухгалтерские тетради, заполненные «собственными сочинениями».
– Вот сколько листов! – сказал он в растерянности.
За столом оживились:
– Что это тут у него? Ну-ка, ну-ка…
На обложках было аккуратно выведено: «Военно-морское дело». Внутри тетрадей, под рубриками дебета и кредита, был размещен текст, украшенный рисунками на морские темы. Потому и разговор начался узкоспециальный.
– Какие огни несет судно, стоящее на рейде?
– Штаговый и якорный гакабортный.
– Что такое штаг и что такое гакаборт?
Савка отрубил слово в слово, как у него было записано в тетради.
– Каких систем якоря знаешь?
– Знаю по алфавиту: Болда, Гаукинса, Денна, Инглефильда, Марелля…
– Стой, передохни! Какой якорь принят на нашем флоте?
– Холла. Самый надежный. С поворотными лапами.
Капитан третьего ранга нацепил очки, притянул к себе Савкины тетради.
– Хочу знать имя автора, – сказал он и вдруг спросил: – Ты случайно не родственник нашему комиссару?
– Это мой отец.
– А обходного листа нет?
– Нет.
Капитан третьего ранга извлек из стола чистую анкету, вписал в нее фамилию, имя и отчество Савки, потом спросил:
– В каком родился?
– В двадцать восьмом.
– Не пойдет. Хорош ты парень, но… мал. Набор в юнги производится среди тех, кому уже пятнадцать.
– Клянусь! – ответил Савка. – Мне пошел пятнадцатый.
– Ладно, – слегка подобрел капитан третьего ранга. – О чем мы толкуем, ежели под носом телефон стоит. Позвоним отцу. А ты, товарищ Огурцов, пока выйди и поскучай за дверью.
Скоро его позвали обратно в кабинет.
– Отец не возражает. Мы тоже. Забирай лист. Первую отметку «годен» ты уже получил. Не подгадь на медицинской комиссии. Там мы тебе помочь не сможем: врачи у нас строгие…
* * *
Отбор в юнги шел безостановочно, жестоко разделяя мальчишек на годных и негодных, на счастливых и несчастливых.
Врачи заняли гимнастический зал, отодвинули к стенкам спортивные снаряды. Подростков гоняли от стола к столу. Голые, они стыдливо прикрывались обходными листами, на которых появлялось все больше непонятных записей. Поспешность сверстников заразила и Савку: он тоже начал метаться между столами, по диагонали рассекая зал, от одного врача к другому.
Седой дядька в больших чинах обстукал его.
– Наклонись. Выпрямись. Руки вперед. Глаза закрой. Раздвинь пальцы… Водку пил?
– Нет. Что вы!
– Куришь?
– И не думаю.
– Когда собираешься?
– Что?
– Курить.
– Пока не хочется.
– Ну и ладно. Тощий ты, правда. Но на флотских харчах откормишься. Иди с богом на вертушку… Кто следующий?
Садиться в кресло-вертушку было страшно. Как раз перед Савкой одного кандидата в юнги так повело в сторону, что, полностью потеряв равновесие, он врезался лбом в стенку.
Красивая врачиха во флотском кителе велела Савке:
– Садись. Зажимаю руки. Ноги в ремни. Начали!
В одну полоску сразу вытянулись все лица, неслась перед глазами – уже без углов! – стенка зала, слились в одно окна. Но вот добавилось вертикальное вращение. Теперь кресло кувыркалось. Сплошная матовая дуга стала пестрой, и Савка уже не знал, где пол, где потолок.
Неожиданная тишина. Внезапный покой.
– Вылезай, – сказали ему, освобождая ремни.
Едва коснулся пола, как швырнуло в сторону. Савка сделал шаг, и его тут же вклеило грудью в подоконник. «Все пропало!» – было его первой мыслью. Но у докторов на этот счет, очевидно, было какое-то свое мнение, и по движению руки красивой врачихи Савка догадался, что она пишет ему «годен».
– Теперь на силомер, – сказали ему.
Из рук врачихи он благодарно принял лист.
– А что со мной было? – спросил неуверенно.
– Ничего страшного, – отвечала она с улыбкой. – Ты, мальчик, наверное, будешь в море укачиваться. Но пусть это тебя не пугает… Адмиралы Ушаков и Нельсон тоже укачивались.
Савка занял очередь на силомер. Поинтересовался:
– А как тут? Не слишком придираются?
– Ерунда! – отвечали ему. – Нужно рвануть от пола рычаг, чтобы стрелка прибора указала не меньше семидесяти.
– Чего «семидесяти»?
– Килограммов, конечно.
Савка глянул на свой лист. Такого счастливого результата он сам не ожидал. Всюду «годен», «годен», «годен». Осталось заполнить последнюю графу на силомере, и тогда флот, издавна зовущий и такой заманчивый, сразу приблизится к нему. Дрожа котельными установками, дымя из широких труб эсминцев, флот обласкает его теплым дыханием воздуходувок…
Семьдесят килограммов!
И как назло острая ломота потекла от плеча вниз, пальцы будто налились ртутью. А очередь двигалась с роковой неумолимостью. Юнги рвали от пола рукоять прибора, который точно оценивал мускульное напряжение. На силомере гораздо чаще, чем у других столов, слышалось бодро-подгоняющее:
– Отходи! Следующий… Так, отходи! Следующий…
Судьба наплывала на Савку, как то вагонное колесо в ночи, безжалостное и равнодушное к его мальчишеской доле.
Ближе, ближе, ближе…
Сколько он выжмет? Ну, сорок. Не больше.
Что делать? Как быть? Только бы не разреветься!
Савка сделал шаг в сторону из очереди…
Сто двадцать пять граммов хлеба в сутки, холод нетопленых жилищ, взрывы снарядов в соседних домах, ночные зарева пожаров – все это, вместе взятое, еще держало его в кольце жестокой фашистской блокады.
«Нет, мне не выжать!» И он выскочил в коридор.
* * *
В коридоре толпились счастливчики, уже прошедшие все стадии проверки. Кто-то сзади положил руку на плечо Савке. Перед ним стоял остроскулый, чуть косоватый паренек, улыбался по-хорошему.
– Ты каковский? – спросил он, явно радуясь жизни.
– Был ленинградский, а теперь… Вон мой дом виднеется.
– А меня зовут Мазгутом Назыповым.
– Узбек ты или… Откуда будешь?
– Татарин касимовский буду. Касимов знаешь?
– Нет.
– Ну, я тебе расскажу потом… Давай дружить, хочешь?
– Еще бы! А ты море видел?
– Откуда мне его видеть было? Из Касимова?
– А чего же тогда на флот пошлепал?
– Чудак-человек! Кто же от флота откажется? Ты вот скажи, сколько раз «Мы из Кронштадта» смотрел?
– Два раза.
– А я – четыре. Есть хочешь?
