Зимний вьюжный ветер свистел в голой посадке, с бруствера мело снежком. Ратнер, теплый после сна, зябко запахнулся, зевнул и стал закуривать. Зажигалка осветила его наклоненное сосредоточенное лицо со втянутыми щеками.
- Вот что,- сказал Беличенко,- на пост сегодня новичков не ставь. И чтоб разведчики глядели лучше. Особенно к утру.
Ратнер быстро глянул на комбата. Сон с него как рукой сняло.
- Так думаю, что к утру немцы зашевелятся,- сказал Беличенко. И, вспомнив письма, которые Ваня запихивал в карман, подумал, что очень может быть, завтра их уже не придется отправить.
Они постояли еще, слушая тишину и зимний, бесприютный свист ветра. Но теперь уже тишина казалась Ратнеру тревожной.
ГЛАВА II
ПУШКИ СТРЕЛЯЮТ НА РАССВЕТЕ
Под утро Беличенко еще раз вышел из блиндажа. Морозец за ночь окреп, так что прихватывало ноздри. В траншее, в затишке, притопывал промерзший часовой, постукивал перчаткой по стволу автомата, отогревая пальцы. Ветер вольно гулял наверху и, как только Беличенко вылез на бруствер, плотно прижал к его спине накинутую шинель, обнял рукавами, подхватил полы - вмиг выдул все тепло, запасенное в блиндаже.
Небо уже замутнелось, на востоке проглядывал зябкий рассвет, но на западе еще держалась ночь. Было тихо, диковато, пусто. В этот час всегда так на передовой, и часовых на морозе клонит в сон.
Беличенко по привычке глянул в ту сторону, где у немцев была сосредоточена артиллерия. Но там тоже было тихо. "А может быть, зря я опасаюсь? Только людей и себя переполошил",- подумал Беличеико с тем большей легкостью, что ему хотелось верить в это. Он потянулся, зевнул, намереваясь идти досыпать, что не доспал, и тут сквозь сомкнутые веки увидел блеснувший короткий свет. Когда он оглянулся, по всему окружию горизонта сверкали немые зарницы вспышек и ухо ловило приближающийся знакомый вой. Мгновение Беличенко прислушивался, потом спрыгнул в траншею.
- Подъем! По ще-елям!
В блиндаже Тоня искала санитарную сумку. Сумка висела на колышке, вбитом в стену, а она щупала ее в соломе на нарах.
Обрушились первые разрывы. В темноте запахло пылью, пыль заскрипела на зубах.
Когда Беличенко и Тоня выскочили из блиндажа, по траншее бежали разведчики, мелькая мимо них. Откуда-то сверху, осыпав бруствер, свалился запыхавшийся Богачев. Нагнулся, подтянул одно за другим голенища хромовых сапог на своих длинных ногах.
-- Все ясно: как на ночь сапоги сниму, утром немец наступает! Примета верная!
И заорал поверх голов:
- Ратнер! Стереотрубу сними!
Ратнер с напряженным лицом пробежал мимо. В момент все будто вымерло на НП. Еще не отдышавшийся Богачев, сидя в щели на корточках, затяжка за затяжкой докуривал цигарку. Ваня Горошко, обняв колени, сжался. При каждом взрыве веки его вздрагивали.
Снаряды ложились теперь близко: перелет - недолет.
- Нащупал, сволочь! - сказал Богачев, рукой разогнав дым над головой, и глянул на телефон, по которому Беличенко передавал команды на батарею, как будто немцы могли обнаружить этот телефон. Беличенко взял из его руки цигарку и стал докуривать, припекая губы. Он нервничал. Он всякий раз нервничал, если в бою Тоня была рядом. В такие моменты его все раздражало. И особенно его сейчас раздражали голоса в соседней щели. Туда спрыгнули переждать обстрел два пехотных радиста, И чем дальше, тем трудней им было вылезти наружу, Земля спасительно притягивала их, самым надежным местом на свете была для них теперь эта щель.
Но один из них был рядовой, а другой - сержант, он отвечал перед начальством.
- А я тебе говорю, иди! - приказывал сержант без особой уверенности.
- Куда я пойду? - уныло сопротивлялся радист.- Куда я пойду?
Он твердил это с упорством человека, который хочет жить и, кроме этого, ничего знать не хочет.
- А я тебе говорю, иди! - ожесточался сержант.- Командир батальона рацию ждет, приказание выполнять не хочешь?
"Сейчас погоню сержанта",- с холодным бешенством подумал Беличенко.
И тут каждый услышал не громкий, но сразу оттеснивший все другие звуки снижающийся вой. Этот снаряд примирил всех. Радисты затихли в своей щели. Беличенко пригнул Тоню к своим коленям, закрыл ее собой. И каждый почувствовал, что от падающего сверху у него сейчас одна защита собственная спина.
Окоп качнуло, земля как будто сдвинулась, и все затряслось в дыму и грохоте.
С наблюдательного пункта командира полка, с других наблюдательных пунктов, которые не нащупала немецкая артиллерия, было видно, как высота покрылась распухавшими на глазах хлопьями разрывов, дым смешался с рыжей пылью, высоко поднявшейся к небу. Глядя в свои стереотрубы и бинокли, как над высотой в пыли и дыму все вспыхивает коротко, они понимали, что должны чувствовать люди под таким огнем.
Когда разрывы смолкли, в ушах у каждого еще стоял грохот и земля рушилась сверху. Тоня поднялась - песок ссыпался со спины, с воротника шинели. Близко от себя Беличенко увидел ее лицо, бледные, под цвет лица, губы и несмело улыбавшиеся ему глаза, из которых еще не ушел страх.
- С тобой я смелая,- сказала она.- С тобой я ничего не боюсь.
Ветер отнес дым, и стало светло. Но никто за артподготовкой не видел рассвета и как-то даже не вспомнил теперь об этом.
Беличенко рукой поискал в земле засыпанный телефон. Трубка была разбита. Он все же подул в нее - телефон не работал.
- Ставь стереотрубу! - приказал он Богачеву.
Тот, сощурясь, глядел в сторону немецкой передовой, крупные ноздри его хрящеватого носа жадно хватали воздух.
Перчаткой постегал себя по плечам, сбивая пыль, и размашисто зашагал по траншее.
В соседней щели послышались голоса.
- Дай перевяжу,- сказал сержант и осторожно поинтересовался: - Рация цела?
- Навылет пробило. Вот он мне сюда, осколок, в плечо вошел, а она за спиной была.
Проходя по траншее, Беличенко увидел обоих радистов. Молодые ребята с тонкими шеями, они сидели на земле. Радист - голый до пояса, тело по-зимнему белое, раненое плечо, сразу похудевшее, жалко вздернуто. Тоня перевязывала его, и он весь сжимался от боли.
Сержант зализал цигарку, дал радисту в рот, поднес прикурить. Тот на правах потерпевшего принимал ухаживания.
- Теперь ты в госпиталь поедешь,- сказал сержант и вздохнул.- Месяца небось на три... Войну уже не захватишь...
Но, увидев Беличенко, незнакомого капитана, оробел и сделал движение встать. Тоня тоже повернула голову, встретилась глазами с Беличенко и улыбнулась ему.
В холодном свете утра далеко было видно снежное поле и черные круги разрывов на нем. По полю от передовой волокся дым. И от передовой же полз раненый, приподнимался на руках, что-то кричал и падал. И снова полз, слепо тычась в стороны. Другой раненый, в распахнутой шинели медленно шел, опираясь на винтовку. Его несколько раз закрывало разрывом, но он вновь появлялся сквозь дым, все так же медленно переставляя ноги.
