— Врачом его лучше сделать. Врачом! — подал голос старший дядя Мартин, хромой от рождения. — Вон у меня колено третий месяц болит. Софья оглохла. А все почему?
— Не-е-е-т! — Голос Железной До перекрыл поднявшийся гвалт: каждый хотел рассказать о своих болезнях. — Авиатором! Только авиатором. Я как посмотрю в небо, когда они там летают, и как представлю моего мальчика в летной форме, аж дух захватывает! Наша Демократическая партия ратует за молодежь. Перед молодыми открыты все дороги…
— А кто говорит, что дорог нет? Вон пусть в окно глянут. И ездют, и ездют! — Бабушка собирала со стола грязные тарелки. — И куда только людей несет в этот… прости, Господи, кризис!
Гости еще долго перебирали разные профессии, мужчины снова курили, Долли варила в огромном кувшине кофе, бабка мыла в тазу посуду. На столе заменили скатерть, выставили печенье, конфеты и чашки для кофе.
После дебатов и полного опустошения стола пригласили Фрэнка. Как на экзамене, он стоял в центре комнаты, не глядя в обращенные к нему раскрасневшиеся лица.
— Фрэнсис Альберт, ответь нам всем, кем ты хочешь стать? — строго вопросил директор школы и осекся, боясь услышать единственно возможный ответ — «бандитом».
Несчастный, чья судьба сейчас решалась уважаемым собранием, задумчиво поднял глаза к закопченному потолку. Воцарилась благоговейная тишина. Долли мелко перекрестилась и глянула на возвышавшуюся в трепетании красных огоньков заступницу.
— Вообще-то… — Главный виновник событий поковырял носком ботинка вытертый коврик. — Ну… Вообще я петь могу. — И, воспользовавшись паузой, он заголосил тонко и фальшиво популярную дворовую песенку: «Когда месяц спрячут пухленькие тучки, когда ветер взвоет, ветки теребя, обману маманю, зашибу папаню, за сараем старым обниму тебя…»
Аплодисменты не последовали.
— Да… Случай трудный. — Директор школы поднялся. — Спасибо за угощение. У меня неотложное совещание в учительском совете.
Извиняясь, гости поспешили разойтись.
— Никогда! Никогда не бывать этому! — грозно изрекла Долли. Сейчас, с поднятой рукой, в которой была зажата пустая бутылка, она особенно походила на статую Свободы. Фрэнк же напоминал маленький кораблик, плывущий по Гудзону.
— Не горячись, ма, — пожал он плечами. — Летчиком так летчиком. Мне это… что два пальца… что раз чихнуть. — Он метко сплюнул жвачку в мусорную корзину и, раскинув руки, зарычал, изображая двигатель самолета: — Под нами Нью-Йорк! Прямо по борту Хобокен! Видите дом Синатры? Приступить к бомбардировке!
«О музыка, о музыка моя…»
Это случилось в феврале тридцать второго года. Два месяца назад Фрэнку исполнилось шестнадцать. Он все еще бездельничал, целыми днями пропадал на улице с компанией таких же юных головорезов. Откуда-то заимел мелкие деньги, часто дрался и, как подозревал отец, промышлял мелким рэкетом на местном рынке и даже связался с компанией из Бронкса. Мартин имел основания опасаться, что рано или поздно в дом нагрянет полиция. Долли же с ужасом ждала, когда к ней заявится рыдающая девица, забеременевшая от ее сына…
Случилось, однако, совсем другое. Фрэнк вернулся домой к утру, прошатавшись где-то целую ночь. Разбитый, бледный, обессилевший. «Здесь не без девок, — решила Долли. — Скорее всего, эти сучки уделали мальчика в борделе»… «Не иначе прибил кого-то… Посадят…» — подумал Мартин и сплюнул через плечо. Тюрьмы он всегда боялся.
Фрэнк закрылся в своей комнате. С минуту родители прислушивались к подозрительной тишине. И вдруг: «Сердце мое, я без нежных твоих милых губ…» — из-за двери полился знаменитый голос самого душевного, самого любимого эстрадного певца — Бинга Кросби.
О, этот мягкий шепчущий баритон, это задумчивое тонкое лицо с гладко зачесанными назад волосами… Джентльмен, романтический рыцарь. Из всех распахнутых окон, из всех патефонов, выставленных на подоконники, разлетались в мир его песни.
Слава Кросби как певца и киноактера началась с участия в фильме The King Of Jazz («Король джаза»), рассказывающем об оркестре Пола Уайтмена. К концу двадцатых годов он выработал особую манеру эстрадного микрофонного пения — так называемый крунинг (мурлыканье). Нежнейшее мурлыканье Кросби потрясло Америку — радио, пластинки, концерты, фильмы были лакомым блюдом для всех. А для юного Фрэнки это блюдо оказалось отравленным — его словно опоили зельем на концерте Кросби. Сутки напролет он слушал пластинки, подпевая и подражая манере великого Бинга. У Долли от пения сына мурашки бежали по коже, а внутри разрастался огненный ком — пострашнее всякой бомбы. Чем больше она сдерживалась, тем сильнее распирала ее пышную грудь ярость.
— Будет конец этой придури или нет?! — Не сдержавшись, она фурией ворвалась в комнату сына. Ее уже давно накачивали подруги и родственники: «Парень совсем отбился от рук. Смотри, дорогая, дождешься…»
Грозно сверкая глазами, Долли подбоченилась и огляделась. На стенах висели постеры и фото из газет — Кросби! Комната была завалена мусором, патефон орал во всю мощь, а Фрэнк лежал на диване, мечтательно уставясь в потолок, и жевал «Сникерс». На фотографии покойного дедушки Федерико из Катаньи висели грязные носки. Почтенный старец кротко взирал из-под них на творящееся в доме безобразие. Уж он-то, знавший не понаслышке о правильных нравах в хорошем семействе, живо навел бы здесь порядок. Бомба взорвалась. Одной рукой Долли захлопнула крышку патефона, другой остервенело рванула прикнопленную к двери афишу с портретом великого Кросби.
— Ты… Ты чего? Заболела? — Фрэнк сел и покрутил пальцем у виска.
— Дедушка Федерико от всего этого безобразия в гробу переворачивается!
— Вот еще новости… — Фрэнк неохотно сполз со своего лежбища и затолкал ногами под диван некоторые валявшиеся на полу вещи. Снял с портрета носки и сунул в карман. — Теперь он доволен?
— Сейчас же прибери в комнате и выкинь всю эту дрянь! — Железная До швырнула в него скомканные обрывки афиши. И еще притопнула ногой. — Шевелись, сукин сын! Или выматывайся куда глаза глядят. Бездельник и подонок мне в доме не нужен! Сдохнешь под забором!
— Хорошо… — сквозь зубы прошипел Фрэнк. — Отлично даже! Раз ты так — я уйду. И больше ты меня не увидишь. Прощай, ма! — Он оттолкнул ее и шагнул в распахнутую дверь.
Долли не могла уснуть. «Что случилось с мальчиком? Куда он ушел? Бедняга явно свихнулся. Пора будить Мартина и идти полицию». В три часа утра, измученная, обезумевшая от дурных мыслей, она услышала, как хлопнула входная дверь, и вскоре в комнате сына запел бархатный баритон. Отпустило, пронесло… Наполнив тарелку свежими пирогами, Долли тихо отнесла ее Фрэнку.
