подумайте, товарищ Горкий. Попытка – нэ пытка. Правилно я говорю, Лаврентий Павлович?»
– Занятно, занятно, – с долей отстраненности проговорил связной.
Я поинтересовался:
– А если не поверят этой политической паре Келли-Бастиану? Если они не сумеют убедить истеблишмент в том, что действуют искренне, на Благо Германии?
– Тогда будет не просто плохо, а очень плохо. В таком случае у нас есть определенные проработки – вплоть до выхода из игры, до сворачивания контактов и вашей деятельности, герр Риттер, до нулевых оборотов – до точки замерзания.
– У Петры Келли много шансов пройти в Европарламент?
– Я бы сказал, что немало, – терпеливо проговорил связной. – Впереди у нее – стометровка с Триумфальной аркой на финише. И год известен: следующий по счету.
Я сидел, закрыв глаза. Люстра и огни в зале погасли. Действие на сцене развивалось в точном соответствии с пьесой Бертольда Брехта, интерпретированной талантливым драматургом и режиссером Хайнером Мюллером. Связник молчал. Он хорошо понимал, что, когда желаешь убедить кого-либо, нужно делать паузы и давать собеседнику время для размышления.
Заиграла музыка. Музыковеды, проанализировав фонограмму этого спектакля, наверное, сравнили бы услышанное с атональной какофонией. Прямо при нас, здесь, разлагалась классическая гармония, травя ухо и душу диссонансами. И как бы в насмешку над гуманистическим искусством прежних эпох в спектакль то и дело врывались аккорды то Верди, то Шуберта, то Моцарта, убеждая зрителя своей неуместностью.
Я смотрел на сцену, на актера Мартина Вуттке, игравшего Артуро Уи, невольно сравнивая его с прообразом – Адольфом Гитлером: передо мной был кто угодно, но только не homo sapiens. Человека тут не было в помине. И то, что артист выделывал на сцене, попросту не рассказать. То он поскуливал, как собака. Часто дышал, как огромная свинья. Становился на четвереньки и показывал ярко-малиновый язык. И постоянно извлекал из себя странные звукосочетания. То ли это был шариковский сленг, то ли немецкая абракадабра – поди-ка разберись. Он классно висел на лацкане чьего-то пиджака, демонстрируя завидную хватку, или же снайперски плевался. Иногда выставлял локти и колени, и тогда из артиста Вуттке рождалась геометрическая фигура, подозрительно напоминающая свастику. Но постепенно эта диковинная зверюшка, это кафкианское членистоногое превращалось в подобие человека. В узнаваемый типаж с челкой, усиками бланже и ногами в третьей позиции. Происходящая метаморфоза разительно напоминала то, как «вылеплялся» Шариков в булгаковском «Собачьем сердце»…
Связной, должно быть, полагал, что я категорически буду против. И вот он, решив, что пора действовать, выпрямился и ловко положил папку на мои колени.
– Ваш меморандум и прочие ЦУ, – произнес он скороговоркой и впился глазами в происходящее на сцене.
Я шевельнулся, и папка скользнула на пол. Я оставил ее там, где она упала. Там была, очевидно, полезная информация: имена и фамилии, досье, разработки, указания – все, собранное в архиве Центра, полный и исчерпывающий анализ предстоящих моих шпионских действий в следующей серии игр на чужом поле. Сердце теплила лишь одна мысль: они обратились ко мне еще и по той причине, что я знал больше их всех вместе взятых.
– Герр Виктор, если уж я возьмусь за это, то только на своих условиях, – сурово проговорил я.
Он сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на сцену. Потом наклонился ко мне:
– Что вы имеете в виду, герр Риттер?
– Мои условия таковы: снимите вашу «прослушку» с моих телефонов, уберите прикрытие – чтобы никого и ничего рядом «не стояло». Если я услышу в трубке посторонние помехи, то хочу быть уверенным, что это включилась противная сторона. Если замечу хвост, то буду на сто процентов уверен: это мои коллеги из БФФ [3].
Я умолк.
– Хорошо.
– И никакого прикрытия.
– Ладно.
– Связь как обычно.
– Хорошо.
…А на сцене разыгрывалась самая ударная мизансцена спектакля: Артуро Уи брал «уроки» у заштатного актера в исполнении старейшей актрисы Марианны Хоппе, этой «театральной Рифеншталь», близко знавшей Алоиза Шикльгрубера (Гитлер). И тема «урока» для Артуро Уи обретала теперь зловещий смысл.
Вот Артуро заметался в поисках центра тяжести, вот Артуро лихорадочно перебирает руками, вот Артуро нашел для них самое приличествующее положение, – прикрыв мужское достоинство. Вот, от усердия высунув язык, Артуро прошмыгивает пару раз по сцене на носочках. И наконец, перед нами возникает сам Гитлер. Это Гитлер-материал. В технологическом «процессе», только что показанном актером Мартином Вуттке, на наших глазах из бесформенной протоплазмы воцарился на престоле великий дегуманизированный диктатор XX века.
Он до того велик, что дегуманизированные массы с капустными головами в партере в любой миг готовы идти за ним в бой. И как один умрут за своего фюрера…
Сцена начала заполняться действующими лицами, и музыка Вагнера зазвучала громче.
Я поднял папку с пола. В ней находилась другая – серенькая, поменьше. Это был меморандум, в котором тезисно было начертано мое будущее, мой дальнейший образ жизни. Там только ничего не говорилось о том, каким образом я отдам Богу душу. Это был документ исключительно профессионального порядка…
Итак, теперь я, Рудольф Смирнов, согласно моей легенде-биографии, буду проходить в определенных официальных досье под кодовой кличкой Гансвурст или под именем Ганса Фрайера, агента по недвижимости из Франкфурта-на-Майне. Любой полицейский, заинтересовавшийся моей персоной и достаточно дотошный, чтобы послать отпечатки моих пальцев по линии криминальной полиции, узнал бы, что в определенных кругах во Франкфурте-на-Майне я известен как Гансвурст (Ганс-колбаса), человек с неординарной репутацией, контактирующий с одной из влиятельных группировок, занимающейся антиквариатом. Иными словами, если верить этой биографии, я не слишком идеальный гражданин Германии и даже не патриот страны. И в этом был, как мне казалось, своеобразный оберег. Это даже успокаивало…
И вот конец спектакля, дали занавес. Актеры выходили к рукоплещущей толпе, кланялись, поднимали брошенные из зала цветы.
Я покинул ложу чуть раньше связного.
Связной, спускаясь в пестрой громко говорящей толпе по главной лестнице, не видел меня.
Я стоял, прислонившись к стене, и провожал его взглядом. Поскольку я согласился заменить Хантера, то уже имел план действий (так в голове шахматиста возникает вся картина предстоящей партии еще до того, как он начал разыгрывать гамбит). Я предупредил связного о том, чтобы он передал в Центр, что я буду действовать в одиночку, потому что эту операцию следовало провести быстро, как говорится, по свежим следам. Или развить, в своем роде, блицкриг, или выйти из игры.
Уже у себя в номере я мысленно воспроизводил беседу со связником Виктором, а после горько думал, что завтра надо будет сдать билет на самолет до Москвы…
Читая газету «Ди Цайт», я добрался до рубрики «Котировка валют», отбросил
