Поскольку моим любимым мультяшным героем был Ред Райдер, на свой восьмой день рождения я получила синий велосипед с толстой рамой, фирмы "Schwinn", ковбойскую шляпу и сапоги, два пистолета 38-го калибра с перламутровыми рукоятками в двойной кобуре, клетчатую ковбойку и "Левиса". Так я стала Редом Райдером месяцев на шесть. Потом, на Рождество, я тронула моих родителей до слез, "превратившись" в Деву Марию, укомплектованную белыми картонными нимбами для меня и моей куколки по имени Иисус, белой простыней, обернутой вокруг головы и спадающей к ногам, непромокаемыми подгузниками для Иисуса и тошнотворной благостной улыбочкой, застывшей на моем лице в течение всего представления. Вы можете подумать, что после всего этого я стала актрисой, но идея произносить написанные кем-то строки всегда меня смущала, вплоть до настоящего времени.
Не вкладывай мне в рот свои слова.
К моему нежеланию быть актрисой добавился страх забыть текст. Когда кто-нибудь объясняет ситуацию и дает возможность построить диалог по моему усмотрению, все просто замечательно. Но, к сожалению, производство фильмов - слишком дорогая штука, чтобы предоставлять актерам такую свободу самовыражения.
На выпускном утреннике в четвертом классе я решила умереть. Решение было подсказано "Пер Гюнтом" Эдварда Грига (одной из трех пластинок, составлявших фонотеку моих родителей), где был инструментальный фрагмент, который мне очень нравился. Он назывался "Смерть Азы". Я сперла одну из маминых старых серых занавесок, завернулась в нее и исполнила ненамеренно смешную четырехминутную сцену умирания, катаясь по полу под аккомпанемент печальной музыки. "Это выглядело," - говорила моя мама, - "как пародия на Айседору Дункан". Но она была достаточно деликатна, чтобы держать свои замечания при себе тридцать пять лет, пока я не повзрослела достаточно, чтобы оценить юмор.
Вообще, самым впечатляющим из всех был костюм Алисы в Стране Чудес, сшитый Леди Сью для парада в День всех святых. Я была в том же возрасте (восемь лет), и, в то время, у меня были длинные светлые волосы, поэтому, за исключением излишней пухлости, я замечательно подходила для роли, которую избрала в тот день. Это был второй по степени любимости костюм на День всех святых, а лучший был результатом прихоти природы и моей собственной глупости.
Однажды утром (я училась тогда в шестом классе) я шла в школу и заметила чудесные ярко-красные и желтые опавшие листья. Я собрала огромный букет для учительницы, бежала всю дорогу до школы, чтобы прийти пораньше и удивить ее своим подарком. Надо сказать, что она-таки удивилась. Только почему-то забыла сказать "спасибо"... Как только я вошла в комнату, она сказала: "Грейс, положи листья в мусорное ведро очень медленно, а потом иди домой и попроси маму отвести тебя к врачу".
Это был ядовитый дуб[4], и у меня были ожоги третьей степени на руках и лице. К тому времени, как наступил День всех святых, красная бугристая кожа сменилась отвратительной коркой и струпьями, и кровоточащие ранки мешали мне играть с ребятами. Но мое разочарование было в полной мере возмещено выражением ужаса на лицах детей, которых я приветствовала во всем моем ужасающем великолепии, неся блюдо с кроваво-красной яичницей для "угощения".
Ни у кого не было лучшего костюма в тот год!
Мое детское желание наряжаться и отправляться в прошлое не было вызвано недовольством окружающими. Это не было связано с неполной семьей или брошенностью, или насилием, или добровольно-принудительным порядком, или "прядательством", или "ныркоманией", или... да. Это было связано с неэстетичностью того, как выглядели для меня вещи, как они звучали, как чувствовались.
Чтобы вы поняли, что я имею в виду, давайте представим в две разные ситуации - сначала в спальню 1798 года.
Восемь часов утра. Вы просыпаетесь в своей постели. Все, что вы видите в комнате, сделано вручную, включая большие деревянные балки, поддерживающие сводчатый потолок. Кровать и комод покрыты резьбой и натерты ваксой и воском. Ваша ночная рубашка, кованый подсвечник, свечи медового цвета, которые гасят медным колпачком, керамическая чашка и кувшин с водой на комоде, окна в короне лепнины, закрытые домоткаными шторами - все это является результатом творческой мысли человека и желания создать окончательный шедевр.
На подстилке под окном медленно просыпается собака, потягивается, выглядывает в окно и прислушивается к тихому стуку копыт лошади, везущей повозку по мощеной улице. Она подбегает к цельной дубовой двери с кованой медной ручкой и лает: дает вам знать, что пришло время утренней прогулки по трехсотлетней дороге, вымощенной кирпичом и обрамленной деревьями, цветами и случайными оленями или кроликами, скачущими в кустарнике, где птицы песнями встречают рассвет. Дорога ведет в центр города; несколько краснощеких торговцев везут тележки, полные овощей с окрестных хуторов, чтобы расставить их вокруг городской площади.
Вы останавливаетесь под резной деревянной вывеской, свисающей на кованых железных крюках с семифутового столба. На ней написано "Хлебная лавица". Аромат горячих бисквитов кружится в воздухе, привлекая еще нескольких людей присоединиться к завтраку и послушать глашатая. Он в прямом смысле пропевает утренние новости, ему аккомпанируют два музыканта в робингудовских нарядах - один играет на лютне, другой на дудочке - надеясь заработать пару монет за свое импровизированное выступление. Когда часы старой церкви бьют девять, все принимаются за дело, создавая своими руками что-нибудь, что можно продать или обменять на рынке на что-то необходимое.
День заканчивается поздним ужином при свечах, приятным разговором с друзьями за парой кружек глинтвейна. Греясь с собакой у большого камина, прочитываете пару страниц из эссе о свободе Томаса Джефферсона. Затем вы оба поднимаетесь по кафельным ступеням. Далекий звук дедушкиных часов в холле - одиннадцать ударов - подтверждает, что пришло время отойти ко сну. Последнее, что вы замечаете перед тем, как провалиться в дремоту - вид через окно спальни: яркие звезды сияют в чистом воздухе, не замутненные смогом или каким-нибудь искусственным светом.
ИЛИ
Год 1998.
Утро, 08:00. Вы снова лежите брюхом кверху в постели, просыпаясь. Все, что вы видите вокруг, массового производства; ни один человек не дотрагивался ни до чего в этой комнате до тех пор, пока оно не поступило в магазин или на склад мебельной компании. Потолок сделан из старых белых картонных плит, укрепленных асбестом. Комод состоит из четырех выдвижных ящиков, которые вам пришлось собирать из двадцати семи отдельных деталей, пришедших в ящике с маркировкой IKEA[5], который пахнет пенополистироловыми шариками. Вы можете включить и выключить семидесятипятиваттную лампу дневного света, нажав кнопку на пластиковой панели на металлическом изголовье, где находятся ряды других кнопок. Панели управления специально сконструированы для того, чтобы держать вас в неподвижном или коматозном состоянии после тяжелой работы в залитом флуоресцентным светом зале, заполненном велосипедными тренажерами, распечатками отчетов о вашем состоянии, инструкторами по физподготовке, прячущимися за сверхразвитыми мускулами, похожими на опухоли, людьми в блестящих синтетических костюмах, светящихся в темноте, и семидесятипятилетними пенсионерами, которым врач прописал регулярные наклоны, потому что у них проблемы с сердцем из-за пожирания гигантского количества животного жира. Здесь также работают молодые девушки с искусственными губами, сиськами, волосами и носами, разговаривающие о липосакции, и везде зеркала, чтобы напомнить о вашем несовершенстве. В углу зала дверь в комнату отдыха, полную сухого жара и инфракрасных ламп, призванных облегчить вашу боль и дать вашему измученному телу силы доползти назад домой по улицам, заполненным угарным газом.
