— А где она жила?
— В Москве, Васенька. У нее был богатый двор, и к тому двору все старообрядцы тянулись, всем она помогала. Все свои богатства эта боярыня раскольникам раздала. И так она была упорна, что ни царь, ни патриарх не могли заставить ее отречься от старой веры. Мучили ее, батогами били, пытали, на дыбу поднимали, руки выворачивали, и все требовали: «Отрекись!» А она знай кричит: «Огнем спалит меня на костре, смерть в огне приму, как избавление! Праведницей стану, мученицей, в радости и ликовании!»
— Ну и что, спалили ее? — спросил Вася шепотом.
— Нет, побоялись, что народ ее святой посчитает, бунтарку-то непокорную. И отвезли ее вместе с сестрой в город Боровск в монастырь, посадили в яму и стали голодом и холодом морить. Сидят они в яме, цепями прикованные, а возле ямы страж ходит. Вот боярыня и говорит: «Миленький, дай хоть корочку, не мне — сестре, видишь, умирает!» А сама смотрит на него из ямы. Щеки ввалились, лицом бледная-бледная, как воск прозрачная, а глаза горят, так и светятся из темноты. Страж смотрит на нее, сам плачет, а корку дать боится — не приказано. «Не могу, говорит, боярыня, голубушка»! А боярыня посмотрела на него и засмеялась так страшно: «Спасибо тебе, что терпение мое укрепляешь!..» Тут они обе вскорости и померли. Схоронили их там, плиту каменную над могилой положили. С той поры к плите этой все раскольники на поклон ходят, свято место для них…
Ольга Матвеевна замолкла. Вася сомкнул отяжелевшие веки и засопел. Со скрипом отворилась дверь, вошла Прасковья Федоровна. Ольга Матвеевна прижала палец к губам и бесшумно поднялась со скамьи.
Они стояли над мальчуганом, ни сном ни духом не ведая, во что претворится для него незатейливый теткин рассказ.
Васе исполнилось восемь лет — пора учиться, а в Бузиме школы не было. Решили отвезти его в Красноярск.
Дом на Благовещенской пустовал, и Прасковья Федоровна привезла Васю к крестной матери — Ольге Матвеевне Дурандиной. Та с радостью приняла крестника, отвела ему комнатку, где он должен был жить всю зиму, до летних каникул.
В те времена в школах с учениками не церемонились. Учителя были грубы и безжалостны. За малейшую провинность хлестали ученика линейкой, угощали зуботычинами, ставили на коленки на «дресву» — щебень, чтобы больнее было.
Вася сначала попал в старший подготовительный класс. Мальчики учились там по второму году, а он ничего не знал.
Вот и начали мальчишки изводить новенького, а учителя — браниться.
Мать, погостив несколько дней у Дурандиных, оставила Васе рубль пятаками и собралась ехать домой, закупи в Красноярске все необходимое для дома. Вася в это утро собрал в: сумку книжки и тетради, простился с матерью и пошел в школу. И так вдруг не захотелось ему входить в это противное, казенное здание, встречаться с этими злыми учителями и чужими мальчишками, что он подумал-подумал да и свернул в сторону. Вышел задворками на Енисейский тракт и решил бежать домой — в Бузим. Надвинув на лоб свою маленькую черную скуфейку, закинув за плечо сумку с книжками, он зашагал по обочине. Так дошел он до девятой версты. Тут почудилось ему, словно вдали кто-то едет. Лег на дорогу, совсем как путник в книжке «Юрий Милославскии», приложил ухо к земле, стал слушать. Земля отдавала глухим топотом копыт.
Только успел он вскочить на ноги, глядит — нагоняет его знакомый тарантас: Соловый и Рыжий в упряжке, а на козлах — Семен. Вася кинулся в поле, к стогам. Но Прасковья Федоровна тут же заприметила Васину скуфейку:
— Стой-ка, Семен! Никак, наш Вася?
Лошадей остановили. Прасковья Федоровна выбралась из тарантаса и окликнула сына. Вася молчал. Потом вдруг с плачем перебежал поле и бросился матери на шею. Так они и стояли на дороге обнявшись, и оба плакали. Прасковья Федоровна принялась ласково корить сына:
— Что же ты, Васенька, наделал? Неучем хочешь остаться? Ведь папа рассердится, если я привезу тебя обратно… Садись-ка лучше, я сама тебя отвезу в школу, и никому не скажем.
Вася молча влез в тарантас и поехал с матерью обратно. Прасковья Федоровна попросила в школе перевести сына в младший класс. Когда дверь за Васей закрылась, она долго еще караулила его, сидя в тарантасе возле школы, не решаясь пуститься в обратный путь. А потом выехала из города, не заезжая к Дурандиным. Так и остался этот побег в тайне от отца и от Ольги Матвеевны.
С той поры Вася стал учиться вместе со сверстниками. Он боялся унизительных наказаний и потому старался изо всех сил. К новому году он стал одним из первых в классе…
Но девятую версту запомнил на всю жизнь. Много лет спустя, приезжая из Москвы, на вопрос брата: «Ну, куда поедем погулять?» — Василий Иванович отвечал:
— Давай-ка на девятую версту. Люблю это место!
— Ты что ж это делаешь, непутевый мальчишка? Опять стул испакостил? Ну скажи на милость, где-то гвоздь раздобыл! — сердилась Прасковья Федоровна, застав Васю на месте преступления.
Гвоздь отнимали. Васю сажали в угол, а иногда и шлепали. Но проходило время, и он снова не мог удержаться, чтоб не нацарапать гвоздем рыбку или домик на сафьяновом сиденье стула, к которому он подходил словно к столу. Было Васе тогда четыре года.
Потом он начал рисовать угольком или карандашом на бумаге. Хотелось нарисовать самое любимое — лошадь! Но Васе никак не удавались ноги — они либо вовсе не гнулись, или подгибались все сразу. Первый, кто показал Васе, как скреплена лошадиная нога суставами, был работник Семен. У него очень ловко все выходило: у шагающей — передняя нога выбрасывала копыто вперед, у скачущей — ноги распластывались в воздухе, у стоящей на дыбах — задние крепко упирались в землю, а передние сгибались в коленках легко и грациозно. Вася скоро сообразил, как расчленяются движения лошадиных ног, и свободно рисовал лошадей во всех видах.
Потом захотелось попробовать рисовать в цвете. В доме висела гравюра — портрет Петра Первого. Вася срисовал ее угольком, а потом раскрасил: мундир — синькой, густо разведенной, а отвороты — красным, давленой брусникой… Но все это было, пока в школе Вася не начал заниматься рисованием. Арифметика и алгебра — науки не трудные, если только не прозеваешь правила и запомнишь с самой первой страницы учебника. История — совсем легкий предмет, заучить надо только хронологию, а события сами запоминаются, стоит лишь хорошенько представить себе, как все это было. География. Ох уж этот учебник географии! Как сухой горох лущишь. Карты, таблицы, широты, границы!.. На севере — тундра, мох, лишайник, чахлая растительность… Ничего не понятно и совсем не интересно! А стоит пойти в воскресенье на большой базар, непременно встретишь людей из тундры. Тут и увидишь, во что они одеты, на чем приехали, что привезли, что увезут, — все узнаешь! А чего не поймешь — расспросишь у бывалых людей, вот тебе и география!
