— А-а-а, это Левочка… Лева Нусимбаум, — сказала Сара. Ее сестра согласно кивнула и улыбнулась, видимо вспоминая что-то свое. — Он из еврейской семьи. Он был года на два моложе нас.
— Что-что? — удивился я, тут же вспомнив имя на обложке «Нефти и крови». — Вы точно помните, что его звали Лева Нусимбаум? Именно так?
— Ну, конечно же, Левочка Нусимбаум. Из всех детей самый остроумный, самый нарядный, его отец был богатый предприниматель здесь, в Баку. Матери у него не было, и родные всячески старались ее ему заменить. Он был очень славный, с прекрасными манерами, и с раннего детства очень хорошо, совсем бегло говорил по-немецки. У них в гувернантках была, по-моему, настоящая немка.
— Наверное, из прибалтийских немок, — вставил слово Фуад. — Здесь очень часто брали в гувернантки немок из Прибалтики. Или француженок.
Я обратил внимание на двух-трех дородных «фройляйн», стоявших по обе стороны от группы детей, которые по случаю такой вечеринки были несколько неуместно разодеты в расшитые блестками вечерние платья.
— Он потом уехал из Баку, — сказала одна из сестер, — а гораздо позже нам кто-то сказал, что он вроде бы умер где-то в Италии…
Мне еще предстояло узнать, что впоследствии Лев Нусимбаум, он же Эсад-бей, он же Курбан Саид, стал известен и в Европе, и в США не только как автор нескольких бестселлеров — биографий царя Николая II и Сталина, но и как герой скандальной истории, которую освещала желтая пресса в Нью-Йорке и в Лос-Анджелесе. Когда в 1935 году он прибыл в США на трансатлантическом лайнере, «Таймс» напечатала статью об этом событии под таким заголовком: «Прибыл биограф царя: Эсад-бей утверждает, что русского царя никто не понимал». Он жил в Берлине в 1920-х годах, вращаясь в кругу лучших представителей русской эмиграции, к которому принадлежали семейства Пастернаков и Набоковых, а в 1930-х годах вошел в лучшее общество в Вене, Нью-Йорке и Голливуде. Однако и в годы его жизни никто по обе стороны Атлантики не знал, кем он был на самом деле. Так, уже находясь в эмиграции, в 1931 году, Троцкий писал сыну: «Кто все-таки этот самый Эсад-бей?»
Лишь благодаря письмам и другим материалам, обнаруженным в архивах фашистской полиции в Риме, в австрийском замке XIV века и даже в одном голливудском особняке, новые владельцы которого пытались выбросить «бумажки на иностранных языках», мне удалось проникнуть в удивительный лабиринт жизни этого человека, — в этот мир, уже забытый сегодня. Вскоре я уже и думать забыл о том, кто такие Курбан Саид или Эсад-бей, поглощенный другим, куда более сложным вопросом, — а кто был этот самый Лев Нусимбаум? Этим именем его нарекли при рождении, но, как я достаточно скоро понял, именно он сам, писатель, которого не раз обвиняли в том, что он превращает историю в сказочное повествование, был творцом бесконечной легенды о себе. Он был звездой журналистики времен Веймарской республики в Германии; он был и профессиональным «ориенталистом», пытавшимся добиться в этом качестве расположения у Муссолини; он всему Берлину, включая собственную невесту, наследницу большого состояния, рассказывал, что является мусульманским аристократом — и при этом неизменно оставался тем самым еврейским мальчиком, который провел детство с книгами Киплинга, лежа на коврах в богатом особняке своего отца в Баку.
В некотором смысле Лев Нусимбаум относился к типажу, который часто встречался в XIX–XX веках, а ныне практически более не существует: это — еврей-ориенталист, то есть житель и знаток Востока. Этот феномен появился в викторианской Англин, когда молодые люди из влиятельных еврейских семей, которым уже удалось максимально встроиться в английское общество, такие, например, как Уильям Гиффорд Полгрейв и Бенджамин Дизраэли, вдруг принялись искать свои корни в пустынях Востока. Стремление к восточной аутентичности заставило Полгрейва играть множество ролей, подвергаясь смертельной опасности. В 1850-х годах под видом врача-мусульманина, а на самом деле выполняя тайные поручения иезуитов, он отправился на Аравийский полуостров. Его целью было привести в действие интригу, которую финансировал Наполеон III, желавший, чтобы арабы-бедуины подняли восстание против Османской империи, — за полвека до того, как на Ближнем Востоке появился Т. Э. Лоуренс (Лоуренс Аравийский). Настояв на том, чтобы иезуиты называли его «отец Коэн», Полгрейв тем самым вернулся к фамилии, от которой его предки еще в XVIII веке предпочли отказаться. Именно Полгрейв, он же «отец Коэн», попытался тогда обратить в христианство сторонников ваххабизма[10]. Его воспоминания о собственных приключениях на арабском Востоке были долгое время бестселлером в Англии, пока их не затмили мемуары Лоуренса.
Евреи-ориенталисты рассматривали Восток как пространство для поисков собственных древних корней, а не поисков экзотического «Другого» и считали арабов братьями по крови или «евреями-всадниками», как называл их Дизраэли. Между тем сегодня невозможно оценивать самого Дизраэли, руководствуясь стереотипами нынешнего, постколониального мышления: ведь нашептывая королеве Виктории, что она должна стать императрицей Индии, он вовсе не имел в виду, что Запад должен владеть Востоком, господствовать над ним. Наоборот, Дизраэли преклонялся перед Востоком, боготворил его, а посему и мечтал о создании некоей Британско-восточной империи, которая вместила бы в себя лучшее из обоих миров. Ей надлежало быть британской, чтобы в ее организации, в самой структуре восторжествовали британские практичность и здравомыслие, и в то же время стать восточной, направляемой мудростью и глубиной Востока, истолковать которые для Запада предстояло уже обитавшим в Англии представителям этого самого Востока — евреям.
Существовавшее тогда мнение, будто евреи оказались для Европы чужеродным, восточным племенем, было продиктовано, разумеется, антисемитскими инсинуациями, однако евреи-ориенталисты перевернули его парадоксальным образом и стремились играть свою древнюю роль: быть знатью, аристократами пустыни. При этом они пытались сблизиться со своими утраченными сородичами, с «блудными братьями» на Востоке и сделать более понятной для Запада культуру семитских народов, в том числе исламскую. Евреи-ориенталисты, в узком смысле последнего понятия, были специалистами на поприще восточных религий, языков и антропологии Востока, хотя их роль в ориенталистике зачастую игнорируется[11].
Помимо ученых были в ту эпоху и евреи, которые в буквальном смысле слова растворились в своих мечтаниях и поползновениях обрести свою «восточную идентичность», — именно так случилось с Львом Нусимбаумом. Облачаясь в одежды бедуинов или дервишей для длительных путешествий и работы «в полевых условиях», эти евреи-ориенталисты, по-видимому, ощущали качественно иную, психологическую, душевную трансформацию, нежели интересовавшиеся Востоком неевреи. И хотя большинство из них выступали за создание государства евреев в Палестине, сионизм у них нередко причудливым образом вписывался в «пансемитскую», промусульманскую картину мира.
