Сначала было очень интересно смотреть на раскрывшееся пространство, на таинственные своды, колонны, дворцы и деревья декораций, наблюдать движения поющих людей. Потом стало скучновато. Я все ждал Фра-Дьявола. Меня несколько развлекали таинственные разбойничьи сцены, которые в моих детских впечатлениях стали основой виденного.
В антрактах я уже развлекался, глядя на сидящих и прохаживающихся внизу людей, интересно блестела лысина генерала, сидевшего прямо под ложей в партере, и мне было любопытно смотреть, попадает ли бумажка из-под конфеты на лысину или нет.
В детстве меня с сестрой часто водили в Большой и Малый театры. Отцу туда доставали контрамарки знакомые артисты-пациенты.
Из всего виденного мне понравился хор мальчиков в «Кармен», и я начал им даже что-то кричать из ложи, но тут меня под мой собственный ор бесповоротно унесли из театра.
Потом, я помню, долго жалел, что недоглядел оперы, в которой, по моим соображениям, должны были бодаться и драться быки между собой.
Меня настолько поразило водяное царство в «Садко», что я не хотел уходить после спектакля.
Поэтому мы с мамой задержались в ложе. Я хотел еще раз увидеть подводное царство. Вдруг занавес поднялся. Вот оно! Но странно, подводное царство вдруг поблекло и начало превращаться в свертывающиеся тряпки и складывающиеся декорации, среди которых двигались театральные рабочие.
«Вот видишь, – говорила мне мама, – все это царство не настоящее, сделанное, его складывают и убирают». Но я прекрасно помню, что я с этим не согласился, я не поверил. Все, что было сейчас на сцене, – это совсем другое, а то подводное царство, которое я видел, оно не могло превратиться в тряпки и по нему не могли ходить рабочие. Оно не могло быть разрушено! Оно, конечно, осталось там жить, оно существует там, оно есть! Оно есть и продолжает сейчас существовать таким, каким я его видел.
Мне понравилась «Лампа Аладдина», которую я видел у Корша. Там проваливались сквозь землю, и пламя с дымом вырывалось в этом месте из-под пола сцены.
Я шел на «Снегурочку» в Малый театр и спрашивал: «А она растает по-настоящему? И я увижу, как она тает и исчезнет?» «Ну, конечно», – отвечали мне. Тут я испытал разочарование и считал, что меня просто надули. Снегурочку обступил народ и потом ее уже не было видно. «Вот она и таяла в это время, ты просто не видел ее за народом», – говорил мне отец. «Нет, они нарочно ее закрыли. Мне это не нравится!»
Позднее мне очень полюбился в Малом театре «Дмитрий Самозванец». Помню, я всецело был на его стороне и очень жалел, что его авантюра не удалась. Может быть, это было потому, что его играл дядя Остужев, знакомый и пациент моего отца, мимо ног которого я старался лихо прокатиться на трехколесном велосипеде, как бы невзначай раскатясь в приемную.
В Москве появились первые синематографы. В синематографах поначалу показывались какие-то хроникальные куски. Например, шел поезд на публику или ехала пожарная команда тушить пожар, а пленка была окрашена в красный цвет. Некоторое время спустя на экране появились небольшие «комические» ленты. После синематографа давался еще какой-либо аттракцион.
Первый раз меня повели в маленький синематограф на Тверской улице, где в афишах значился аттракцион «Дама-великан».
Поезд и пожарная машина произвели должное впечатление. Поезд летел прямо на меня. Пожар был тоже страшен. С дамой же произошло опять разочарование. Великан! Великанов я знал по сказкам, по Гулливеру. Пусть он будет не во весь дом на Тверской, но все же – великан! Как же его покажут здесь, в комнате? Наверное, пробили потолок в верхнее помещение!
Вдруг я увидел очень крупную и толстую женщину, которая далеко не доставала до потолка. Мне думается теперь, что она была достаточно велика, публика не сочла это за надувательство и была довольна. Тем более что ей на зад ставили самовар на подносе и он умещался и держался там для полного удовлетворения и потехи зрителей. Но для меня это было надувательством и профанацией, не меньшими, чем в «Снегурочке».
Не мудрено, что после всех этих зрелищных впечатлений я стал играть в «театр». Вернее, я просто открыл свой театр. Назвал я его «Киу-Сиу».
По-видимому, появившаяся в моей детской карта земных полушарий сыграла свою роль. Театр был назван по имени одного из японских островов близ Формозы (нынешнего Тайваня). Думал ли я тогда, когда выводил кистью яркую афишу, что через сорок—пятьдесят лет мой остров превратится в другой театр – театр военных действий.
Яркая афиша была намалевана печатными буквами, в разных красках и на ней значилось: «Театр «Киу-Сиу» – билеты продаются». Я взял у матери портняжное колесико с зубчиками, которым проводил по синим и розовым листочкам-билетикам, чтобы дырочками проходила линия контроля. Я хотел, чтобы все было всамделишное. Были даже номера стульев.
Афиши я хотел расклеить в передней и гостиной, где ждали больные. Как видите, я уже тогда понимал толк в рекламе. Этому воспротивились. Тогда я в избытке расклеил их в уборной.
Во всем представлении участвовал я один. Сначала давалась трагедия собственного сочинения. Действующими лицами были два героя: Мирольф и Геруа. Имена эти я придумал сам. После трагедии я сам показывал туманные картинки через волшебный фонарь. Это было явным влиянием синематографа.
Монеты, вырученные за билеты, собирались в копилку, которая должна была быть разбита через некоторое время, когда соберется сумма, достаточная для покупки лошади. Я, как вы уже знаете, собирался быть извозчиком. Няньку я упросил стоять на контроле.
Как видите, я с детства не любил бесплатных мероприятий. Отец с матерью не противились этому, по-видимому, только потому, чтобы не мешать моему темпераменту и порыву сделать все по-всамделишному.
Театр просуществовал недолго. Два-три дня. Публики было мало. Копилка была разбита; в ней оказалось сорок семь копеек – сумма для покупки лошади недостаточная.
В частном детском саду, который я посещал, я играл еще в баснях Крылова. Затем, уже в первых классах гимназии, играл в одном детском спектакле в доме моей крестной матери. Играл царя Вакулу в комедии Крылова «Трумф». Режиссером этого спектакля был Сергей Николаевич Дурылин. Память об этом прекрасном, добром, чудесном человеке и любовь к нему навсегда останутся в моем сердце. Впереди будет еще речь о нем. В то время он был скромным учителем – репетитором детей моей крестной матери, готовил их в гимназию. Они выдержали экзамен в третью казенную гимназию, а я нет. Подвела арифметика, с которой я и потом был не в ладах.
Если Сергей Николаевич плохо подготовил меня к экзамену в казенной гимназии или если я оказался плохим учеником, то, во всяком случае, можно сказать с уверенностью, что он хорошо подготовил меня исподволь к моей будущей деятельности. Его любовь к искусству, его прекрасное, художественное чтение чеховских рассказов, его суждения о театре не могли не иметь на меня большого и решающего влияния.
