по немецкому языку. Это не такое уж хорошее знание языка, но я готов изучить его в самом деле отлично. Они ответили отказом, ссылаясь все на тот же туберкулез.
Теперь я понимаю, что им было не до меня. Шел 1956 год, и каждый из них думал только о том, как бы не попасть в тюрьму за свои преступления. Ведь могли бы они мне предложить стать стукачом, секретным сотрудником. Думаю, что с удовольствием согласился бы.
Перехожу к центральному для моего внутреннего развития моменту.
Как-то после уроков ко мне подошла моя близкая подруга, «соратница» по всяким комсомольским мероприятиям, дочь крупного пограничного начальника, и сказала, что она хочет мне рассказать что-то очень важное и секретное.
Она рассказала о секретном докладе Хрущева. Хотя она не знала и десятой доли того, что сказал Хрущев, но и рассказанного было достаточно, чтобы мгновенно рухнула основа всей моей идеологии — вера в гениальность и безграничную доброту к трудящимся товарища Сталина.
До вечера я ходил возбужденный по улицам, потом вызвал товарища и рассказал ему (он тоже был высоко-идейный, и поэтому ему можно было все сказать). Мы пробродили всю ночь, обсудили все с разных сторон и в итоге пришли к выводу, что «все они — негодяи». Они знали и молчали — значит, они трусы, не коммунисты, и Хрущев пал вслед за Сталиным. А если Сталин был мерзавцем, то нужно было молча исправить совершенное им и не говорить об этом вслух. (Впоследствии я встречал немало взрослых кретинов, которые утверждали то же самое.)
В конце 10-го класса я принял участие в областной математической олимпиаде. Лучшими участниками олимпиады оказались еврейские юноши. Они были образованнее меня. Я сблизился с ними, так как мой антисемитизм был социальным, а не зоологическим. Дружба с одним из них пробила первую брешь в моем антисемитизме. Антисемитизм других стал вызывать у меня протест.
Когда я сдавал документы в университет, то услышал такой разговор между девушками, принимавшими доку-менты: «Украинка? По морде видно, что еврейка. Спрятаться ей не удастся, провалим на экзаменах».
Эти слова глубоко поразили меня. Значит, те, кто управляет страной, — антисемиты. Но ведь они коммунисты, они не имеют права быть антисемитами (себе, как частному лицу, я позволял быть антисемитом).
Возвращусь назад. В 9-м классе я съездил в Борзну, к бабушке. Я опять увидел, как она лечит детей, и прежние проблемы опять встали передо мной. И, конечно, я вспомнил о теории «особо ценного молока кормящей матери». Начал читать книги по внушению и гипнозу. Стал гипнотизировать своих товарищей. Но внушение и гипноз не смогли объяснить излечения грудных детей. На первом курсе университета наткнулся на дореволюционную книгу о телепатии. «Феномен» бабушки стал проясняться. Я увлекся телепатией, а затем йогами.
Учиться в университете было легко. После лекций оставалось много свободного времени. Комсомольская работа внутри университета не удовлетворяла — борьба за успеваемость, коллективные посещения театров, кино. И всё…
Мы, несколько студентов, прочитали о математическом кружке в Московском университете, где студенты решали серьезные научные проблемы. Стали перед профессорами настаивать, чтобы и у нас открыли такой кружок. Открыли. Возглавляла его довольно глупая женщина (в Москве занятия проводили крупнейшие ученые). Она давала нам задачи из учебников. Было скучно. Кружок захирел и распался.
К комсомолу в это время я относился отрицательно, протестовал против демагогии, ура-оптимизма, против того, что пребывание в комсомоле сводится к оплате членских взносов.
Но один из моих друзей убедил меня, что нужно не критиковать комсомол, а собственной деятельностью переделывать его. Такую деятельность он видел в «легкой кавалерии». (В дальнейшем наши пути резко разошлись: он ушел в чистую науку, я пытался балансировать между научной и общественной деятельностью. Несколько раз он приезжал в Киев, хотел ко мне зайти, но друзья предупредили его, что это опасно, и он не решился. Ну что ж, каждый имеет право на страх, если не моральное, то юридическое: он защитил диссертацию, стал заведующим лабораторией, получал почетные премии.)
«Легкая кавалерия» состояла из студентов и молодых рабочих. Занималась она тем, что ловила проституток, воров, спекулянтов, «стиляг». Стиляг ловили и усовещали. Если это не помогало, им стригли волосы, разрезали брюки, срезали подошвы.
Я презирал стиляг за духовную пустоту, но протестовал против расправы над ними. И в этом мне удалось добиться своего — мы перестали их ловить.
Когда удавалось поймать спекулянта, мы отнимали у него товар, прятали в специальный сейф и передавали спекулянта милиции. Отнимать товар мы не имели права, но милиция нас в этом поощряла. Если спекулянту или вору удавалось замести следы, его били. Штаб наш находился в бомбоубежище. Когда наступало время бить, часть из нас, «слабонервные», удалялись из комнаты, затем включалась сирена, и начинались побои. Бить мы тоже не имели права, но милиционеры советовали бить, если нет прямых улик. Один из подростков, член нашего отделения кавалерии, очень увлекался побоями. Я это заметил и стал настаивать, чтобы его удаляли во время побоев, — ведь из него растет садист.
Мы, несколько студентов — членов штаба, стали протестовать против побоев. Но большинство очень логично доказывало, что мы — гнилые интеллигенты, что бить этих мерзавцев надо.
Нам было стыдно за свои слабые нервы…
Однажды мы поймали молодого вора. Он предложил свою помощь: «Я знаю места, где собираются бродяги, проститутки, воры, я помогу вам вылавливать их, если вы примете меня в штаб». Это предложение большинству из нас показалось омерзительным, и мы отказали ему. Было ясно, что вором он стал по романтическим мотивам, а наш штаб привлекал его тем же — романтика поиска, культ силы.
Пребывание в «легкой кавалерии» постепенно открывало глаза на многое, очень ярко изобличало методы и сущность борьбы с преступностью в СССР.
Я руководил торговым сектором. Мы заходили в столовую и заказывали еду и напитки. Затем заставляли официантов взвешивать поданное нам. Обычно оказывалось, что поданное гораздо меньше заказанного. Составлялся протокол. Директор или шеф-повар отзывал нас в отдельную комнату и предлагал водку, роскошные закуски и даже свои часы. Мы, как идейные комсомольцы, и его предложения записывали в протокол.
Больше всего нам приходилось бороться со спекулянтами. Я предложил вывесить в штабе плакат с цитатой Ленина: «Спекулянт — враг народа». (Вера в магическую силу слова была столь велика, что я думал, будто большинство молодых спекулянтов, увидев слова самого Ленина, поймут глубину своего падения и исправятся.)
После Московского фестиваля (1957 г.) в Одессе появилось много негров, арабов и других иностранцев. Резко возросла проституция. Нас бросили на
