Многообещающая режиссерская карьера отца закончилась в 1966, когда он познакомился с симпатичной официанткой придорожного ресторана, которая пристрастила его к марихуане. Как-то раз, мне тогда было 4 года, мы с отцом прогуливались по Сансет Стрип, он курил травку, вдруг остановился и медленно выпустил дым мне в лицо. Мы прошли еще пару кварталов, я становился все более возбужденным. Потом я остановился и спросил:
— Пап, это все мне снится?
— Нет, ты не спишь, — сказал он.
— О’кей, — я вздрогнул и продолжил взбираться на столб светофора, как маленькая обезьянка, чувствуя себя в приподнятом состоянии.
Пристрастившись к травке, отец начал проводить много времени в ночных клубах, которые появлялись на Сансет Стрип, как грибы после дождя. Соответственно мы видели его все меньше и меньше. Каждое лето мы с мамой возвращались в Гранд Рапидс к родственникам. Бабушка Молли и ее муж Тед часто водили меня на пляж Гранд Хэвен. От этих прогулок я был в восторге. Летом 1967 в Гранд Хэвен мама случайно встретила Скотта Сен-Джона. Некоторое время они провели вместе, и он уговорил ее переехать к нему в Мичиган. Это случилось в декабре 1967.
Сам факт переезда меня не сильно расстроил, в отличие от вторжения Скотта в нашу жизнь. Этот человек вызывал у меня исключительно отвращение — большой, грубый, мрачный и злой, с темными сальными волосами. Я знал, что он работал в баре и частенько участвовал в драках. Как-то утром я рано проснулся и пошел в комнату к маме, а на постели лежал он. Его лицо представляло собой ужасную картину: черные глаза, разбитый нос, рассеченная губа и многочисленные порезы. Кровь была повсюду. Мама прикладывала лед к одной половине лица, а со второй стирала кровь и говорила, что, возможно, следует поехать в больницу. В ответ он злобно огрызался. Больно было видеть, как сильно мама любит этого человека. Я знал, что он друг кого-то из нашей семьи, но и представить не мог, что он друг моего отца.
У Скотта был буйный характер, и он легко выходил из себя. Впервые в жизни ко мне были применены физические наказания. Как-то раз я решил отрезать этикетку на моей любимой синей куртке, потому что она мне не нравилась. Я нашел ножницы и начал отрезать этикетку. Закончилось все тем, что я прорезал в куртке большую дырку. На следующий день Скотт обнаружил дырку, стянул с меня штаны и отшлепал меня тыльной стороной щетки для одежды. Начались трудные времена. Мы жили в одном из самых бедных районов Гранд Рапидс, и я пошел в новую школу. Тогда меня перестала волновать учеба, я превратился в маленького хулигана. В возрасте пяти лет я ходил по школьному двору, страшно ругаясь, умещая десятки матерных слов в одной фразе, пытаясь этим поразить своих новых друзей.
Однажды меня услышал учитель и вызвал в школу родителей. После этого во мне укрепилось мнение, что сильные мира сего настроены против меня.
Другим проявлением моей неуравновешенности стал случай со Slim Jim. Я гулял с другом, денег не было, поэтому в кондитерской я попытался украсть несколько конфет Slim Jim. Владелец магазина позвонил моей маме. Я не помню, как меня наказали, но мелкое воровство в магазинах было не самым подходящим поступком для шестилетнего мальчика в Гранд Рапидс.
В июне 1968 моя мама вышла замуж за Скотта Сэн-Джона. На свадьбе я должен был нести кольца, за это мне подарили сиреневый велосипед стингрей, что меня очень порадовало. Так что этот брак я приравнял к классному велосипеду с дополнительными колесами.
В этот период я почти не видел отца, потому что он уехал в Лондон и стал хиппи. Время от времени я получал посылки из Англии: футболки, бусы, браслеты… Он писал мне длинные письма, в которых рассказывал о Джимми Хендриксе и Led Zeppelin, и других группах, и английских девушках. Как будто он был в Диснейленде, а я — в богом забытом, занесенном снегом городке Нигдевилле, США. Я чувствовал, что где-то там творится настоящее волшебство, а мой отец — в самом его центре. Но я в какой-то степени наслаждался тем, что рос в более спокойной обстановке.
Тем летом я поехал на несколько недель в Калифорнию, чтобы повидаться с отцом, который вернулся из Англии. У него была квартира в Хилдэйле в Западном Голливуде, но большую часть времени мы проводили в Топанга-Каньоне, где у его девушки, Конни, был дом. Конни была фантастической женщиной с копной огненно-красных волос и белой кожей — она была действительно красивая, насколько можно было представить, и сумасшедшая, насколько можно было быть. Помимо Конни, остальные друзья отца представляли собой насквозь пропитанных наркотиками ковбоев-хиппи. Среди них был Дэвид Уивер, внушительных размеров человек, с незакрывающимся ртом, волосами до плеч, длинными, подкрученными вверх усами и типичным хипповым калифорнийским прикидом (но, само собой, не таким стильным, как у моего отца). Он был довольно вспыльчив и дрался как росомаха. Последним углом треугольника дружбы моего отца был Алан Башара, ветеран вьетнамской войны, который носил прическу под африканцев и большие, густые усы. Он совсем не был похож на эдакого мачо, крутого хиппи, скорее он походил на Джорджи Джессела, все время откалывающего шуточки. Такое сочетание: Дэвид, сильный, крепкий, задиристый парень; мой отец, творческий, умный, романтичный человек; и Алан, прирожденный комик, — было выгодно всем троим, и они никогда не испытывали недостатка ни в женщинах, ни в деньгах, ни в наркотиках, ни в развлечениях.
24 часа веселья в сутки.
Уивер и Башара жили в доме недалеко от Конни, и наладили неплохой бизнес на продаже марихуаны в Топанга-Каньоне. Оказавшись там впервые, я ничего не понял, только видел, что огромное число людей все время курят траву. А однажды я зашел в комнату, где Уивер пересчитывал пачки банкнот. Похоже, все было очень серьезно. Тогда я подумал: «Ну, я даже, наверное, и не хочу находиться в этой комнате — они же тут математикой занимаются», и пошел в другую комнату, где на куче брезента нашел горку марихуаны. Из-за этого Конни приходилось все время гулять со мной в каньоне. Я только и слышал «Не заходи в эту комнату! Не заходи в ту комнату! Эй вы, смотрите, чтобы никто не зашел!» В воздухе постоянно висело напряжение, мы ведь делали что-то такое, за что нас могли поймать. Это беспокоило меня, но, с другой стороны, мне было любопытно: «Хм, что там происходит? Откуда у вас, ребята, столько денег? И что здесь делают все эти девушки?»
Помню, тогда я постоянно волновался за отца. Однажды его друзья переезжали в другой дом, а вещи перевозили на грузовичке с открытым кузовом. И вот мой отец забрался на самый верх груды их барахла и устроился на каком-то матраце. Грузовик тронулся, дорога пролегала через горы, и я все время выглядывал, как там отец балансирует на матраце, приговаривая:
