Между тем, выступая с музыкальными и вокальными номерами в офицерском собрании и на традиционных бригадных и батарейных праздниках, Нестеровы мало-помалу завоевали симпатии большинства офицеров-сослуживцев Петра Николаевича. Наиболее культурные из владивостокских офицеров все охотнее проводили у Нестеровых вечера за интересными беседами, музыкой и пением.
Соседство с океаном, дикость тайги, покрывавшей окрестные сопки, быт живущих здесь корейцев и китайцев были столь не похожи на все, что Нестеровым приходилось видеть раньше, и это настолько интересовало и увлекало, что часто супруги в компании друзей предпочитали не итти в офицерское собрание, а свободно побродить по берегу бухты Золотой Рог, по китайскому кварталу Владивостока или съездить пикником на какой-либо из ближайших островов.
Особенно им полюбился покрытый дремучим лесом Русский остров, охраняющий, подобно часовому, вход на Владивостокский рейд. Под громадными деревьями у подножия одной из сопок острова устраивался привал. К вечеру возвращались в город под далеко разносящиеся над затихшей бухтой звуки играющего в парке над набережной духового оркестра.
Но Владивосток — город частых туманов. Иногда целыми неделями, раз по десять в день, все заволакивало непроглядной пеленой. Снятые на ночь сапоги утром доставляли много хлопот денщику, так как оказывались покрытыми мохнатой плесенью. Приходилось ловить хотя бы краткие проблески солнца, чтобы сушить отсыревшие вещи и платье.
В такие пасмурные дни маршрут очередной экскурсии изменялся — на станцию Океанскую или на полуостров Де-Фриз, где всего верстах в тридцати от города небо всегда было безоблачным и климат походил на крымский. Несколько часов блужданий с двустволкой в полутропических зарослях, и охотники возвращались нагруженные фазанами и другой дичью.
Когда выдавалось несколько свободных дней подряд, друзья выезжали в живописную Сучанскую долину — долину обильных пасек и душистого меда, где по склонам сопок, куда только хватал глаз, росли кусты дикорастущего синего дальневосточного винограда, а на мушку охотников часто попадался олень или кабан.
Изредка отправлялись и еще дальше — к южным отрогам могучего горного хребта Сихотэ-Алинь, где можно было мгновенно стряхнуть усталость в щекочущей кожу целебной воде источников Вангоу и удовлетворить охотничий азарт встречей с медведем или уссурийским тигром. Здесь, вдали от большого города, особенно углубляться в тайгу не рекомендовалось.
Обычно такие пикники совершались офицерами в экипажах, а вперед высылали телегу с солдатами-денщиками, вооруженными на всякий случай винтовками. Солдаты заранее подготовляли место для привала, а затем сопровождали охотников. После одного из таких выездов квартира Нестеровых украсилась громадной тигровой шкурой.
Иногда прогулку устраивали совместно с офицерами стоявших во Владивостоке военных кораблей на баркасе в какую-либо из живописных и богатых рыбой бухточек Амурского или Уссурийского заливов. Тогда меню пикника составляли свежая рыба и крабы, а домой в банке со спиртом привозилась случайно попавшая в сеть диковинка — небольшой спрут-осьминог или маленькая голубая акула с несколькими рядами гребенок острых зубов в пасти.
Все это не мешало поручику Нестерову находить время и для книг. Он, как всегда, много читал.
Годом решительного перелома в жизненной целеустремленности Петра Николаевича Нестерова явился 1908 год. Именно тогда газеты и журналы особенно широко стали публиковать статьи и заметки о первых успехах авиации. Споры на темы о летании постоянно вспыхивали то в офицерском собрании, то просто в частной компании.
Еще в юности, читая былины и народные сказки, Нестеров подмечал, что народное творчество под покровом волшебного выражает не только мечты, но и убежденность в осуществимости рассказанного. Ковер-самолет не был только воображаемым: в старинных летописях нередко упоминалось о попытках наших предков летать еще в XII, XIII, XV, XVI и XVII веках.
Позже из книг Петр Николаевич узнал, что мечты и попытки покорения воздушной стихии были с незапамятных времен свойственны народам всех стран мира. Но до XVIII века эти попытки обычно были безуспешны. Громадный вклад в решение проблемы искусственного летания внесли, среди прочих, русские ученые и изобретатели.
Трудами великого Ломоносова были намечены первые основы новой науки — аэродинамики.
Еще в 1754 году Ломоносов построил и продемонстрировал на одном из заседаний Академии наук в Петербурге действующую модель «аэродромической» (то-есть «воздухобежной») машинки типа геликоптера, предназначавшейся им для подъема на высоту метеорологических приборов. Модель подвешивалась на шнуре, перекинутом через два блока. На противоположном конце шнура находился уравновешивавший ее груз. И, как записано в журнале протоколов заседаний Академии, «как только пружина заводилась, машинка поднималась в высоту и потому обещала достижение желаемого действия».
Так впервые в мире была достигнута механическим путем подъемная сила, причем интересно, что примененные Ломоносовым гребные винты тогда еще не были известны в мореплавании[5].
В 1756 году друг Ломоносова, также член Российской Академии наук, знаменитый математик Леонард Эйлер вычислил подъемную силу воздушного змея, принцип которого заложен в устройство всех современных самолетов. В своем трактате о воздушных змеях Эйлер записал, что «эта детская игрушка, презираемая учеными, может подать повод для глубочайших умозаключений».
Так начались в России попытки создания летательных аппаратов тяжелее воздуха.
Позже многие изобретатели пытались летать и по-птичьему — с помощью машущих крыльев, но эти опыты долго продолжали давать ничтожные результаты и потому были заброшены.
И все это время широко развивалось воздухоплавание, то-есть летание на аппаратах легче воздуха — аэростатах.
В 1908–1909 годах, когда стали прилично летать настоящие самолеты, некоторые спорщики заявляли, что появление воздухоплавания чуть ли не на сотню лет затормозило развитие авиации. Но Петр Николаевич убеждал, что это неверно. Ведь воздушный шар, хотя бы и неуправляемый, все же давал возможность держаться в воздухе по нескольку часов и пролетать по ветру довольно большое расстояние. На аппаратах же тяжелее воздуха мускульной силы человека для приведения в движение крыльев было совершенно не достаточно.
Великий отец русской авиации профессор Николай Егорович Жуковский писал: «…человек не имеет крыльев и по отношению веса своего тела к весу мускулов он в 72 раза слабее птицы… Но я думаю, что он полетит, опирались не на силу своих мускулов, а на силу своего разума»[6].
