их официальные титулы.
Правда, пани Сикорская нашла способ обманывать вездесущих русских инспекторов: она составляла «двойное расписание»: например, историю Польши назвала «ботаникой», а польская литература в расписании значилась как «немецкий язык». Неудивительно, что, когда инспектор частных пансионов города Варшавы господин Хорнберг приближался к классу (об этом предупреждал звонок швейцара), польские учебники и книги ученицы успевали спрятать под фартуки, а им на смену выложить на парты русские учебники.
Вот какую картинку нам рисует Ева Кюри в своем рассказе:
«Вдруг все вздрагивают, действительно как заговорщики: на лестничной площадке тихо застрекотал электрический звонок.
Два звонка длинных, два коротких.
Этот сигнал мгновенно приводит все в бурное, но молчаливое движение. Вскочив с места, Тупча наспех собирает разбросанные книги. Быстрые руки учениц сгребают польские тетради и учебники, запихивают их в фартуки самых проворных школьниц, а те, нагруженные запретным грузом, исчезают за дверью, которая ведет в спальню пансионерок. Бесшумно передвигаются стулья, осторожно закрываются крышки парт. Дверь широко открывается. На пороге классной комнаты появляется затянутый в красивую форму — синий с блестящими пуговицами сюртук и желтые штаны — господин Хорнберг, инспектор частных пансионов Варшавы: тучный человек, острижен по-немецки, лицо пухлое. Он молча всматривается в учениц сквозь очки в золотой оправе. Рядом с ним стоит, с виду безучастная, директриса пансиона мадемуазель Сикорская и тоже смотрит… но с какой затаенной тревогой! Сегодня оказалось так мало времени для подготовки. Швейцар едва успел дать условный звонок, как Хорнберг поднялся на площадку и вошел в класс. Боже мой, все ли в порядке?
Все в порядке. Двадцать девочек с наперстками на пальцах склонились над работой и вышивают букетики по квадратикам канвы. На партах только ножницы и катушки ниток. Тупча с красным от волнения лицом подчеркнуто кладет на кафедру книгу, напечатанную русским алфавитом.
— Два раза в неделю по одному часу дети учатся рукоделию, — деловито поясняет директриса.
Хорнберг подходит к учительнице.
— Вы им читали вслух. Какую книгу, мадемуазель?
— Басни Крылова. Мы начали только сегодня, — совершенно спокойно отвечает Тупча.
Ее щеки начинают приобретать нормальный цвет. Хорнберг небрежным жестом поднимает крышку ближайшей парты. Ни одной книги. Ни одной тетради.
Старательно закрепив стежки и воткнув иглу в материю, дети прерывают свое занятие. Они сидят скрестив руки, неподвижно, совершенно одинаковые в своих темных платьицах с белыми воротничками. Все двадцать детских лиц как-то сразу постарели и замкнулись, скрывая страх, ненависть и хитрость.
Господин Хорнберг сел на стул, подвинутый ему Тупальской.
— Будьте любезны вызвать какую-нибудь из ваших юных учениц.
Сидящая в третьем ряду Мария Склодовская инстинктивно поворачивается напряженным личиком к окну. Про себя она возносит к небу тайную мольбу: ”Господи, сделай так, чтобы не меня! Только не меня!.. Только не меня!..”
Но она знает, что вызовут ее. Ее вызывают почти всегда, так как она самая знающая и хорошо говорит по-русски.
Услышав свою фамилию, девочка встает. Ее бросает в жар и в холод. Ужасное смущение сжимает ей гортань.
— Молитву, — произносит Хорнберг с выражением безразличия и скуки.
Равнодушным голосом Маня читает «Отче наш». Одним из самых унизительных мероприятий царского правительства являлось требование, чтобы польские дети каждый день читали свои католические молитвы, но обязательно на русском языке.
Под видом уважения к религиозным верованиям поляков царь этой мерой заставлял их же самих оскорблять то, что было для них священно.
Опять наступает тишина.
— Какие цари царствовали на нашей святой Руси со времени Екатерины II?
— Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I, Александр II…
Инспектор доволен. У девочки хорошая память. А какое отличное произношение, точно она родилась в Петербурге.
— Перечисли состав и титулы императорской фамилии.
— Ее величество императрица, его высочество цесаревич Александр, его высочество великий князь…
По окончании длинного перечисления Хорнберг улыбнулся. Очень хорошо, даже отлично! Этот человек не видит или не хочет видеть, как встревожена ученица, как напряглось ее лицо от усилия скрыть чувство глубокого возмущения.
— Какой титул принадлежит царю в ряду почетных званий?
— «Величество».
— А мой?
— «Высокородие».
Инспектор с удовольствием разбирает эти иерархические оттенки, видимо, полагая их более важными, чем арифметика или грамматика. Наконец, уже просто для забавы, он спрашивает:
— А кто нами управляет?
Чтобы скрыть вспыхнувшие негодованием глаза, директриса и надзирательница старательно просматривают списки учениц. Не получив немедленного ответа, раздраженный инспектор повторяет свой вопрос:
— Кто нами управляет?
— Его величество Александр II, царь всея Руси, — с усилием отчеканивает Маня, побледнев.
Инспекторский смотр окончен. Царский чиновник встает со стула и, благосклонно кивнув головой, направляется в соседний класс. За ним следует директриса.
Тупча поднимает голову и говорит:
— Душенька моя, поди ко мне…
Маня подходит к учительнице; Тупча, не говоря ни слова, целует ее в лоб. Весь класс сразу оживляется, а польская девочка, измученная нервным напряжением, не выдерживает и заливается слезами…»
Это была суровая школа жизни. Да, девочка понимала необходимость такого поведения, но ей было очень непросто примириться с этой двойственностью, с необходимостью носить личину. Мария внутренне бунтовала против притворства и лжи, к которым поляков принуждали обстоятельства.
Но кроме общих для всех поляков бед и другие несчастья сыпались на семью Склодовских. На Ривьере пани Склодовской лучше не стало, и она возвращается в Варшаву еще более больная, чем уезжала.
Пан Владислав Склодовский втайне от администрации ведет семинары, на которых рассказывает слушателям о соотечественниках-ученых, сделавших крупнейшие открытия в самых разнообразных областях науки. Он много лет воюет с откровенным поляконенавистником и шовинистом, директором гимназии Троицким. Но в 1873 году директор одерживает победу, а Склодовского смещают с поста инспектора. Семья вынуждена освободить казенную квартиру в Новолипках.
Это был 1873 год. Склодовские снимают квартиру на перекрестке Новолипской и Кармелитской улиц. Чтобы свести концы с концами, они открывают у себя пансион для студентов из провинции. Сначала их пятеро, потом десять, а потом уже и двадцать. Дома становится шумно, и даже уроки учить толком негде. Маня спит в столовой на кушетке, встает в шесть утра, чтобы приготовить завтрак и накормить постояльцев.
К тому же Склодовский потерял все свои сбережения, 30 тысяч рублей, неудачно вложенные в строительство мельницы. Дочери остались без приданого, а дом — без копейки на черный день.
И тут семью настигает еще один, страшный удар. Один из пансионеров-гимназистов заболевает тифом. От него этой страшной болезнью заразились две дочери Склодовских — Бронислава и Зофья. В девятнадцатом веке в стране несколько раз свирепствовала эпидемия тифа. В прошлую эпидемию болезнь унесла десятки тысяч жизней. Через двенадцать дней борьбы со страшной болезнью Броня начала выздоравливать, а Зося, старшая дочь и настоящая помощница больной матери, умерла. Ей было четырнадцать. Броня была еще
