Саврасов на уроках был не только педагогом, но и живописцем. Он так определил свой метод: «Работая сам при учениках, я могу постоянно следить за их работами и в то же время даю им возможность видеть ход моих собственных работ».
Отсюда и та непринужденность, которая царила в классе. Профессора уважают, слово его — откровение. Но он не на недосягаемом пьедестале, а рядом, всегда готовый помочь.
Саврасова считали чудаком, он жил особой жизнью, понятной, пожалуй, одному Перову. Часто мог ответить невпопад, занятый своими далекими для всех мыслями.
Константин Коровин оставил короткие, но очень душевные записи о любимом учителе. Он вместе с другими учениками не замечал чудачеств этого одаренного человека и слушал каждое его слово как напутствие мудреца. Коровин писал:
«Часто я его видел в канцелярии, где собирались все преподаватели. Сидит Алексей Кондратьевич, такой большой, похож на доброго доктора — такие бывают. Сидит, сложив как-то робко, неуклюже свои огромные руки, и молчит, а если и скажет что-то, — все как-то про не то — то про фиалки, которые уже распустились; вот уже голуби из Москвы в Сокольники летают».
Педагоги, пришедшие в перемену, посмотрят на собрата недоуменно и займутся своими делами. А Саврасов пойдёт в мастерскую, и там ему не надо ничего объяснять: молодые пейзажисты понимают с полуслова.
Расцвели фиалки — это значит: вон из мастерской с пропыленными за зиму окнами, туда, где «даль уже синеет, на дубах кора высохла». Не терпится им скорее на воздух, в рощи, луга, на этюды.
Коротка пора ранней весны, и трудно понять очарование ее мягких тонов. Но рядом учитель, он поможет, поймет сомнение, научит чувствовать природу, слушать чирикание воробьев, замечать, как оседает ноздреватый серый снег. Он будит чувства, а тогда уже наступит и второй этап в жизни художника: изображать то, что почувствовал.
С юности Левитан особенно остро воспринимал пробуждение природы. Весна для него — прилив сил, неясная маята, когда особенно сильно тянет за город. Он пропадал в Сокольниках, пропуская занятия. Саврасов не журил его за это. Он даже как-то торжествующе спрашивал:
— Левитана опять нет? — И сам себе отвечал: — Это ничего, что не ходит, он там думает…
С большим интересом Саврасов ждал, когда этот парень вернется перепачканный в красках и грязи, раскроет свой ящик и покажет свежий этюд. Он уже умел чувствовать природу.
Первой же зимой Саврасов разрешил Левитану писать картины. Это было именно то, о чем так долго мечталось. А в Училище передавали из класса в класс: «В саврасовской мастерской пишут картины и готовят их к выставке».
13 марта 1877 года в Москве открылась V Передвижная выставка, а рядом с ней — Ученическая. Зрителей было много, они шли непрерывным потоком, привлеченные слухами о необычайных световых эффектах в картине Куинджи «Украинская ночь».
Успех этой картины был исключительный. Она вызвала бурные споры, а среди художников многих подражателей, которым так и не удалось разгадать секрет магического лунного освещения.
Пейзажи Шишкина, Саврасова. И неподалеку от этих залов, где шумела завороженная публика, развешаны работы учеников.
Левитан вместе со всеми бродит по выставке, прислушивается к тому, что торится возле лунной феерии Куинджи, возвращается в зал, где на стене висят в рамах две его маленькие картинки — два первенца, отданные на суд зрителя.
Первая в жизни выставка. Автору идет семнадцатый год, и он старается не показывать виду, что имеет какое-то отношение к пейзажу, названному «Вечер».
Но мрачные облака, повисшие в сумеречном небе, живо перенесли Левитана в тот осенний вечер, когда писался этюд, напомнили все дни в мастерской, что он отдал этому холстику. Волнения, тревоги и, наконец, облегченный вздох, когда Саврасов отобрал картинку для выставки. Она еще темновата по краскам, но в ней уже так много чувства художника, который в каждой жерди забора и унылой сгорбленности изб нашел отзвуки человеческого горя.
Другая картинка веселая: «Солнечный день. Весна».
В газете «Русские ведомости» обычно давался обзор передвижных выставок. И в статье Н. Александрова, где говорилось о необычайном успехе Куинджи, о картинах корифеев пейзажа Шишкина и Саврасова, выделены работы только двух учеников: один из них — Левитан, который читал эти ласковые строки, не веря своим глазам. Странное неповторимое чувство, когда впервые в жизни видишь напечатанной свою фамилию и впервые читаешь, что тебя называют «господин».
Он мог бы произнести наизусть такие слова: «Пейзажист г. Левитан выставил две вещи: одну — «Осень» и другую — «Заросший дворик» с березками и какими-то деревянными строениями, освещенными ярким солнышком, пробивающимся сквозь березовую листву. Солнечный свет, деревья, зелень — строения, все это написано просто мастерски, во всем проглядывает чувство художника, его бесспорно жизненное впечатление от природы; судя по этим двум картинам, нет сомнения, что задатки г. Левитана весьма недюжинного характера».
Усилиями Перова и Саврасова каждый год на святках стали устраиваться ученические выставки, и скромные холстики молодого Левитана всегда на них были приметными.
ЕЩЕ ОДНО ИСПЫТАНИЕ
Казалось, жизнь уже вышвырнула на Левитана весь запас горя и страданий. Их с лихвой хватило бы на нескольких человек. Но легче не становилось. Облака над его головой лишь сгущались.
В 1879 году, после покушения Соловьева на Александра II, в Москве запретили жить евреям. Подвергся этой каре и Левитан. Отныне он изгнанник. Ему пришлось уехать в подмосковную деревню Салтыковку, где поселились также сестра и брат.
Все они бедствовали. Адольф уже печатал в журналах жанровые зарисовки, иллюстрации. Но этот труд оплачивался мизерно.
Теперь братья ездили в Училище поездом; на это тоже нужны были средства.
Левитан был даже доволен, когда занятия кончились и можно хотя бы не срамиться перед людьми в изодранном клетчатом пиджачке, ветхих штанах и совсем изношенных ботинках на босу ногу. В этом виде Левитан стеснялся показываться даже на уличках дачного поселка. Он прятался в рощах или писал этюды с лодки на озере.
Кругом кипела веселая, шумная жизнь дачного Подмосковья. Здесь снимали дачи семьи состоятельных московских чиновников. Они вывозили отдыхать своих дочерей и сынов, которым не понять, почему таким дикарем держится этот юноша с задумчивыми глазами.
Он проскальзывал мимо гуляющих компаний с ящиком красок, стараясь поскорее скрыть лохмотья под сенью деревьев.
Левитан остро переживал свое изгнание. Порой ему казалось, что любой встречный может показать на него пальцем и сказать: «Его выгнали из Москвы».
