Обычно с вечера я укладывал всех спать, сидел подольше, а потом меня сменяли и в течение ночи больше не беспокоили. Это одинаковое со всеми несение дежурств ребятам нравилось, хотя я мог и не дежурить.
Кушали мы три раза в день. Утром ели хлеб с кипятком. На обед и на ужин — сваренную на скорую руку баланду из перловки и соленой трески. Кашу не варили, а всю крупу клали в суп, потому он был густой. Мы получили сухие продукты по норме выполнивших выработку, никто у нас теперь ничего не крал, поэтому люди были сыты, наедались. Все были довольны, особенно мой помощник, из бывших учителей. Он впервые за свою лагерную жизнь оказался на вольном положении. Он мне говорил, что, если выживет лагерный срок (учительствовать ему, конечно, не дадут), и он тогда наймется пикетажистом в какую-нибудь экспедицию или будет работать у землемеров.
* * *
В конце третьих суток, когда пикетаж показал, что мы отмахали уже 12 километров, я начал волноваться. Гудки от проходящих поездов теперь были хорошо слышны, но не было никаких других признаков, что мы приближаемся к железной дороге. Я начинал сомневаться, не уклоняемся ли мы далеко в сторону от станции. Однако исходного румба северо-восток 28 я не менял.
Потом, на четвертый день к обеду, один из моих пильщиков закричал: «Смотрите, смотрите, вот видна железная дорога!» Когда я взглянул через редколесье, то действительно увидал железнодорожное полотно. Но я сказал: «Всем оставаться на своих местах, линию будем выгонять до самой железной дороги». А когда мы подошли ближе к полотну, я ахнул: моя линия упиралась в станционную водокачку.
Когда мы измерили расстояние от точки примыкания до вокзального помещения, здесь было всего 200 метров. У меня как будто тяжелый камень свалился с плеч. Слава богу! Но чтоб так удачно получилось — ведь это просто случайность! Идти 15 километров по звуку — ведь я мог далеко уклониться в одну или другую сторону. Но, очевидно, мои нервы были настолько напряжены, что я сумел на таком большом расстоянии так точно уловить румб.
Этот день мы решили отдохнуть и поселились в будке начальника станции, растопили чугунную печку, сушились. Продукты разделили на две варки: на сегодня вечером и на завтра утром. Обратная дорога у нас теперь была утоптанная и самая короткая — это была наша визирка.
* * *
Оказалось, что Лазоренко с нетерпением ожидал меня. Как только вечером мы, усталые, вернулись в совхоз, ему сразу сообщили, и меня тут же вызвал начальник совхоза.
На тревожный вопрос Лазоренко: «Ну как?» — я ответил, что прямо к вокзалу я не попал, а вышел на станционную водокачку. На лице Лазоренко расплылось что-то кислое, что означало улыбку, и он ответил: «Что же, вы хотели пригнать лежневку прямо в зал ожидания?» По всему было видно, что начальник был очень доволен. Тут же написал записку в вольнонаемный ларек, где я мог купить селедку, хлеб и табак.
Но перед тем, как я вышел из кабинета, Лазоренко меня поразил. Он глубокомысленно посмотрел на меня и изрек: «Вот видите, я же знал, что вы можете, но вы не хотели. Вы привыкли на воле вредить и здесь захотели, но со мной не получилось».
Я прямо остолбенел. Я был поражен. Значит, мою случайную удачу Лазоренко приписывает своей персоне, что это он заставил меня работать. Все это так меня поразило, что я не мог ему ничего ответить, и, повернувшись, я вышел из кабинета.
* * *
Потом Лазоренко поручил мне обмерить все совхозные земли и составить план, наметить место для постройки центральной усадьбы совхоза, и под конец он просил меня прирезать под освоение новые участки, где хорошая почва, которую легче освоить.
По-видимому, мои акции поднялись в глазах Лазоренко. Он почему-то решил, что я все могу, если только захочу. Даже выбор новых участков под освоение, связанный с определением почв, пригодных для ведения сельского хозяйства, и то он поручал мне, хотя эта работа не относилась к моей инженерной специальности. Но я согласился и на это. Я видел, что в совхозе действительно нет ни агронома, ни почвоведа, ведь главный агроном, этот Камбала, ничего собою не представлял, а этот вопрос был важен для совхоза. Я в нем кое-что понимал, ибо в институте была дисциплина по почвоведению, и не сомневался, что выберу участки, пригодные совхозу.
То, что Лазоренко изменил свое отношение ко мне, было видно и в том, что он для меня устроил отдельное помещение, где я мог жить и работать.
Для меня отгородили в конторском бараке отдельный угол, который закрывался, а ключ хранился у меня. Для производства дальнейших работ я сохранил свою бригаду, и Лазоренко с этим безоговорочно согласился. Мои люди были этому несказанно рады, и, конечно, больше всех радовался мой помощник, бывший учитель, вырвавшийся из-под конвоя на некоторую свободу.
* * *
Потом произошло маленькое событие. К полевым работам в совхоз прибыло пополнение. Когда вечером я пришел с работы, мне сообщили, что прибыл женский этап, что все они «доходяги», то есть выбракованные из строительных работ — истощенные, больные, которые доходят свой последний жизненный путь. И среди них есть женщина-агроном.
Обычно мы мало верили таким разговорам, ведь Камбала тоже выдает себя за агронома. Но я захотел проверить и отправился в женский барак посмотреть, кто это выдает себя за агронома.
Когда в бараке я спросил, нет ли среди новеньких агронома, мне с верхних нар голос ответил: «Есть». Тогда я попросил назвавшуюся подойти ко мне.
Вижу: с верхних нар слезает пожилая, с проседью, женщина, в серой лагерной одежде, по лицу — некультурная, не производившая по внешнему виду впечатление интеллигентного человека. Когда я спросил ее: «Вы агроном?» — то получил ответ: «Да, агроном». Но я сомневался и спрашиваю ее: «А где вы учились и что закончили?» И получаю ответ: «Окончила Тимирязевскую академию в Москве».
Вижу, что дело серьезное, даже Тимирязевскую академию знает. Но я все не доверяю и спрашиваю ее: «А тогда, где вы работали до лагеря?» И получаю ответ: «В Москве, в научно-исследовательском институте колхозного строительства при наркомземе СССР».
Да, действительно, такой институт был при нашем наркомате, и я знал директора этого института, кандидата сельскохозяйственных наук Ревзину. Я несколько лет назад заключал договор с институтом на подготовку кадров массовой квалификации — колхозных мерщиков в помощь нашим землеустроителям при выдаче колхозам государственных актов на вечное пользование землей. В связи с этим я не раз встречался с директором Ревзиной.
Поэтому я говорю этой женщине, что в этом институте знал директора — кандидата с/х наук Ревзину. А ответ я получил самый неожиданный: «Я и есть Ревзина».
