Иван закрыл глаза, пытаясь несколько минут отдохнуть, но тут же мысленным взором увидел другое небо: розовато-пепельное, как цветущая сирень.
В одном из полетов в начале ночи было темно, и тем неожиданней для Ивана засветились тогда в небе пряди полярного сияния. Казалось, цветные льняные нити колыхались в трепетном танце. Теплые сполохи лучей раскачивались в едином ритме во весь размах северного неба.
Фиолетово-зеленые ребристые столбы света, наискось перечеркнувшие небо, виделись Ивану ступеньками длинной зыбкой лестницы познания человеком воздушного океана, которые все дальше уводили его от земли. Огненный танец пробудил в его сердце желание по-новому прикоснуться к тревожной и неповторимой красоте мира, к его трудно постигаемому совершенству.
Иван Анисимович не считал свою судьбу исключительной. Но в этой разверзшейся перед ним необозримости ему страстно захотелось увидеть себя со стороны, взглянуть на свою жизнь, как на жизнь другого человека.
Вспоминая детство, Иван Сохатый не переставал удивляться той неистребимой любознательности, которая подчас приводила его и приятелей, с точки зрения взрослого человека, на грань безрассудных поступков.
Иван вновь видел себя босоногим сорванцом, взбирающимся по веревке на колокольню, обследующим в кромешной тьме церковные подвалы. Это в любой момент могло привести к трагической развязке, и просто удивительно, что церковные похождения окончились благополучно.
Память воскрешала великое множество таких проделок. И перебирая события тех лет, вновь вглядываясь в них уже из сегодня, разбирая ватажные и одиночные походы, он неоднократно убеждался, что все они предпринимались не ради проказ и не от нечего делать. Просто очень хотелось как можно скорее узнать и понять, как устроен окружающий мир.
Беда пришла неожиданно и встретила их там, где ее никто не ждал, ― у новой мельницы на маленькой речушке Талице, каких тысячи на Руси.
Не первое лето мужики и мальчишки, купаясь, прыгали с новой плотины в воду, и никого, в том числе и мельника, это не беспокоило. Остатки старой запруды были известны всем. Но однажды все же нашлась среди видневшихся под водой свай одна неизвестная. Колька Рыжов нырнул и напоролся.
Иван видел это как будто сейчас.
Вначале они считали, сколько пробудет Колька под водой, и смотрели, где он вынырнет. Парень не показывался, а вода чуть пониже того места, куда приятель прыгнул, вскоре стала красной. Ребята не сразу поняли, что красное ― это кровь. А догадавшись, испугались. Многие кинулись с воплями к деревне.
Оставшиеся на плотине мальчишки ревели, не зная, что делать. А Ивана бил озноб. Превозмогая жуть, размазывая слезы по лицу, он все же полез в кровавую воду. Подплыл к красному разводью и, зажмурившись, нырнул, но руками ничего не нашел. Ему было страшно от ожидания, что Колька вот-вот схватит его за ногу и потащит за собой на дно. Вынырнув, отдышался и все же заставил себя нырнуть еще раз, но уже с открытыми глазами. И сразу увидел в красной мути Кольку, висевшего животом на остром сколе сваи.
Как он вытащил тело друга на берег, Иван не помнил. А потом его в кустах рвало, трясло от страха и пронизывающего холода, хотя день был теплый, летний.
* * *
…Деревня двадцатых годов с малолетства приучала к труду до седьмого пота. Стар и млад знали тяжесть добытой копейки, разницу во вкусе хлеба из муки и из лебеды. Редкие праздники, еще реже ― обновка. Летние дни, наполненные чаще всего недетскими заботами, и главное в них ― работа, работа от зари до зари, работа вровень со взрослыми, без скидки на возраст.
Как ни трудно жила деревня, но она уже не была изолирована от большого мира. Мужики, вернувшиеся с империалистической и гражданской, рассказывали про танки и автомобили, про воздушные шары и дирижабли, но особенно много про аэропланы, с которых летчики всех и все видят, стреляют и бомбят, наводя страх на врага. Эти немудрящие рассказы очевидцев о крылатых машинах на войне переплетались в мыслях Ивана со сказками, в которых злые колдуны, ведьмы и черти завсегда летали на метле или в кадке, а чародеи, добрые царевны, царевичи и хорошие люди ― на ковре-самолете. Иван силился понять, как же теперь люди будут отличать в небе добро от зла, но так ничего и не придумал. Однако стал догадываться, что сказки становятся явью…
С каждым годом человек поднимался в небо все выше, летал все дальше и все стремительнее. И один из них "долетел" до Ивана Сохатого: летним днем на деревенском выпасе приземлился аэроплан.
Иван был в набежавшей отовсюду толпе и впервые увидел летчика человека, одетого в черную кожаную куртку, такие же брюки и шлем.
Самолет с широкими двухъярусными крыльями и автомобиль около него источали необыкновенно острый, непривычный запах и казались настолько нереальными, что он пробрался к ним вплотную и потрогал, чтобы убедиться в их настоящности. Вскоре один из прилетевших мужчин уехал на автомобиле. Минут через двадцать, обдав Ивана шумом, ветряной пылью пропеллера и запахами гари, аэроплан улетел.
Толпа на лугу долго не расходилась. Каждому хотелось поделиться особо запомнившимся, будто только он и мог это углядеть.
Свершившееся и впрямь походило на чудесную сказку. Но все это было настолько далеким от деревенской жизни и повседневных забот, что ни у Ивана и ни у кого из мальчишек это событие не вызвало желания стать летчиками. Слишком призрачным был для них мир авиации, и они не могли представить себя в нем…
Во все времена были и есть люди, которые смотрят на жизнь только с точки зрения интересов собственного "я", смотрят себе под ноги и не видят небосвода. К голубому простору взгляд обывателей равнодушен и нелюбопытен. Сознание таких людей воспринимает лишь потребительские категории неба: "Слишком яркое и жаркое солнце; сегодня холодно и пасмурно; надо взять зонтик: возможно, будет дождь".
Вероятно, до какого-то времени на этих людей был похож и Сохатый. Он видел, как летают птицы и охотится кобчик. Увидел, как летает человек, но не захотел сам подняться в воздух… Красота земли ему впервые открылась во всю свою ширь с церковной колокольни, откуда он в солнечные дни рассматривал и ближайший лес, и реку, и знакомые поля, где зеленели молодые хлеба. Эта красота захватила его.
* * *
По воскресеньям мальчишки запускали змея. Сам не летаешь, так пусть летит сделанное тобой, твоими руками! Каждый хотел быть ловчее других, старался сделать самого большого змея, разрисовать его пострашней и поднять в небо повыше.
Однажды в свежий ветер Иван запустил с колокольни большого змея. Наверное, под влиянием прабабушкиных сказок о ковре-самолете, о Ноевом ковчеге он на хвосте змея поднял в воздух вылепленные из глины фигурки людей и животных. Но старый пономарь гонял мальчишек с колокольни, подкараулил и Ивана, порвал суровую нитку, удерживающую змея. Потеряв несущую способность, змей упал на деревья кладбища, порвался. И только через много лет, когда жизнь Ивана Сохатого оказалась накрепко связанной с небом, он понял, что ему тогда довелось увидеть первую "авиационную катастрофу".
