О том, что стыки относительно более уязвимы, известно из учебников. Но, видимо, в данном случае по каким-то причинам ни у румын, ни у немцев не было охоты обеспечить («привязать») взаимодействие обороны на этом участке.
Когда майор предложил использовать своеобразие развертывания сил противника, начальнику штаба армии понадобилась только одна минута, чтобы сказать:
— Пройдите в свой павильон… Пригласите контр-адмирала. Заберите карту и фотоснимки… Я сейчас подойду.
Выслушав все соображения майора и командира базы, начштаба приказал доставить в павильон двух «языков» — немецкого и румынского, очень удачно добытых недавно, можно сказать, специально для этого разговора. Постарались морские пехотинцы.
Из опроса нетрудно было убедиться, что в немецких подразделениях «свои порядки», а у нас — «свои», как сказал румын, подтвердивший, что у них с фрицами нет дружбы, «даже между господами офицерами». Германские офицеры изредка проверяют готовность их батальона и других частей, но командир румынской горнострелковой бригады, говорят, еще ни разу не допускался для ответного осмотра позиции и системы огня соседа.
Немец оказался менее разговорчивым, но его презрение к румынам вообще и к товарищу по несчастью в особенности лишний раз подтвердило слова коллеги. Особенно ценным оказалось его сообщение о «вечной путанице при переговорах по всем видам связи», так как «у этих скрипачей даже переводчики плохо знают немецкий язык».
Начштаба, посоветовавшись с командиром базы, дал указания для разработки плана ночного удара в стык частей противника, сразу по двум смежным ущельям, с демонстрацией в двух других ущельях, как только уйдет луна. Разведывательные полеты над районом операции были запрещены. Специальные разведгруппы должны были перерезать (по возможности) все провода между «дорогими союзниками».
Прежде чем выйти из павильона, командир военно-морской базы раздумчиво сказал:
— Я убежден, что немец сознательно оттянул свой фланг с тем, чтобы в случае угрозы для начала прикрыться румынами… Типично для воинской морали фашиста… Однако, если наша операция закончится успешно, — он не выиграет, а проиграет… Но вряд ли стоит задаваться целью учить фашиста рыцарской честности!
Тактическая операция против стыка немецких и румынских частей, позже получившая название «операция майора», закончилась полным успехом.
Больше того, после условных ракет об общем отходе, предусмотренных для того, чтобы черноморцы не зарвались, произошла непредвиденная «петрушка».
В итоге проверки оказалось, что, за исключением небольшого числа, участвовавшие в бою армейцы и моряки давно находятся на гребне хребта и с интересом слушают трескотню, не убывающую во вражеском тылу.
Когда подоспели обратно группы прикрытия отхода, они успели прихватить десяток новых пленных немцев. Румынских и немецких солдат в первую фазу боя было взято больше трех десятков. Но то были пленные как пленные. Стандартные.
А новые, приведенные группами прикрытия были с безумно вытаращенными глазами, обалделые и онемевшие.
Окончательную ясность в происходящее внес усатый старшина армейской группы, бойцы которой все до единого вернулись увешанные трофейными автоматами и ручными пулеметами.
— Так что они промеж себя воюют, да так старательно, что не будь приказания об отходе — целую роту бы привели.
Но последовала и другая реакция.
Находившиеся на передовом НП, почти на вершине хребта, стали уговаривать командарма «развить успех»; горячие головы договаривались даже до возможности «прорыва», с выходом на плато. Однако спокойный и выдержанный командующий предоставил дальнейшее «развитие успеха» самим немцам и румынам.
Группа гитлеровских армий «Юг», пробивавшаяся к Волге и Закавказью, была еще очень сильна, а наши фланговые дивизии, прикрывавшие морское побережье, к концу лета получали самые скудные пополнения. Еще не пришел час для решительного перелома обстановки на данном направлении. И командарм понимал это лучше других. Поэтому командиру дивизии были даны указания использовать возможности вклинения нашего боевого порядка на этом участке, в предвидении будущих наступательных действий, но не больше.
На фоне общих крупных событий тактическая операция у побережья осталась, конечно, почти незамеченной, но она была предложена майором, и младший военврач ходила именинницей. Кроме того, возникали разговоры о предстоящих награждениях; правда, они, как водится, очень быстро сошли на нет в суете повседневной работы. И, наконец, неожиданно выявилось еще одно последствие — внезапный приезд человека с полевой сумкой. Человек этот, потребовав от коменданта отдельную комнату, вызвал на допрос майора.
7
Что касается тактических уроков из успешных ночных действий, то состоялся их специальный разбор, и, обычно скупой на похвалы, командарм на этот раз сказал несколько лестных слов в адрес исполнителей. Майора командующий упомянул особо, назвав его инициатором операции, и недвусмысленно дал понять остальным штабникам, что от них требуется не только четкое составление сводок, донесений и таблиц, но и творческие выводы из анализа обстановки.
Однако был еще один, особый урок, который извлек для себя командир базы. Он запомнил его надолго, хотя выводы оставил при себе. Говоря об этом уроке, нам придется заглянуть в его биографию.
Когда в 1937 году в армии и флоте начались изъятия, постепенно перешедшие в какую-то непонятную и губительную эпидемию, он неожиданно был арестован там, где служил, — на Тихоокеанском флоте. Перед этим исчезли два друга, товарищи по учебному отряду, соратники по войне в Испании, отважные пацаны тех лет, когда у добровольцев не спрашивали год рождения. Если бы нужно было дать за них поручительство, он сделал бы это не задумываясь. А между тем военком после их ареста укоризненно выговаривал ему, что надо осторожнее выбирать себе друзей.
Первым ощущением было недоумение. Никто из начальства разъяснений не давал, а повседневные призывы к бдительности в создавшейся обстановке приводили к взаимной подозрительности, замкнутости и стараниям избегать серьезных разговоров даже при встрече с приятелями. Когда же стало известно, что арестованы член Военного Совета и начальник политуправления, выходец из рабочей семьи, известный почти фанатичной любовью к партии и бдительностью, недоумение сменилось растерянностью, а затем какой-то тоскливой апатией.
Но самое страшное и нелепое заключалось в том, что возможность нападения на СССР все больше становилась реальностью, а военачальники, в которых мыслящие офицеры привыкли видеть не только героев времен гражданской войны, но прежде всего людей будущего, исчезали один за другим.
