Марти представлял ветвь романтического, республиканского национализма, который был присущ различным периодам и в котором молодое поколение сороковых годов начало свое политическое восхождение. Все же существовала связь идей между двумя периодами. Слова Марти против опасности американской экспансии нашли отзвук у многих радикальных националистов, в том числе и у Кастро, который был свидетелем презрения, с каким некоторые американцы угрожали Кубе. Например, в 1949 году Кастро провел акцию протеста против группы пьяных американских матросов, которые осквернили памятник «апостолу» в Гаване, облив его мочой. Марти требовал объявления «второй независимости» для испанской Америки, в это же время против засилья Севера выступал приверженец старых традиций панамериканизма без Соединенных Штатов, возникших в эпоху «освобождения» Южной Америки в начале XIX века, Симон Боливар, к которому Кастро был очень привязан[13]. Та же идея прослеживается в бесконечных поисках путей создания обще-континентального революционного движения в шестидесятых годах или формирования фронта, объединенного с другими латиноамериканскими странами, из чувства общего долга. Как позже и Кастро, Марти верил, что борьба Кубы за независимость являлась точкой опоры для нового уравновешивания власти на американском континенте и вокруг него. «Мы поддерживаем равновесие во всем мире: мы собираемся освободить не только два острова (Куба и Пуэрто-Рико)», — писал он в 1894 г. «Ошибки на Кубе, — сказал Марти, ссылаясь на опасность вторжения Соединенных Штатов, — это ошибки всей Америки, ошибки всего современного человечества». Почти столетие спустя, вторя словам Марти, Кастро заявил иностранным журналистам в 1983 году, что Северная Америка не понимает…, что наша страна — не просто Куба, это также все человечество»[14].
Страстная вера Марти в социальную справедливость, в необходимость всеобщего образования, в пользу сельской местности и обработки земель нашла отражение в молодом Кастро. Убежденность Марти в силе идей и моральных принципов не могла не повлиять на Кастро, который в своих речах и интервью в пятидесятых годах уделял особое внимание объяснению своей цели и после революции редко упускал в своих посланиях возможность призывать к разумности и этике. Вероятно, язык Кастро был более прозаичен, чем у Марти, но его вера в способность идей управлять поступками людей была такой же огромной. Он писал: «Крепости из идей прочнее, чем крепости из камня. Не существует силы, которая смогла бы преодолеть препятствие, состоящее из идей»[15].
В основе этой уверенности в силе воли лежала вера во внутреннюю прогрессивную природу исторического процесса, возникшая у Марти из идей философа Краузе. И Марти и Кастро были в плену идеалистической картины настоящей Кубы, свободной от заблуждений и диктатуры, ожидающей своего открытия. Несмотря на поддержку общепринятого марксизма-ленинизма, Кастро разделял представление Марти о том, что скорее нация, чем класс, является движущей силой прогресса. Марти, со ссылкой на латиноамериканские республики девятнадцатого века, писал: «Республики в условиях тирании проявили свою неспособность понимать действительные составляющие страны с вытекающей из этого формой правительства, которое и управляет ими. Править новой страной означает создавать ее… Знать — это решать. Знать страну и управлять ею в соответствии с этим знанием — это единственный способ избавления от тирании»[16].
Понятие «кубанидад», как присущий Кубе образ жизни, от которого Куба была оторвана, передавалось от одного поколения радикалов к другому и постепенно меняло свое значение в свете их собственных политических идей. Те, кто получил власть в новой республике, будь то политики или бизнесмены, считались разорителями наследства борьбы за независимость. Все кубинские правительства без исключений, начиная с 1902 года, характеризовались взяточничеством и коррупцией, масштабы которых, казалось, увеличивались в приходом каждого нового президента. Почти неприкрытое использование должностного места как источника собственного обогащения стало образом жизни. Частично эта традиция появилась, когда Куба была еще колонией; тогда испанским служащим (гражданским работникам, судьям, полиции и остальным таким же) выдавали низкую заработную плату, полагая, что остальное они доберут с помощью взяток. Это также был косвенный способ выражения статуса зависимости и подчинения кубинской буржуазии. Являясь заложниками огромного соседа, находящегося за узким Флоридским проливом, чьи предприниматели определяли основную часть экономики острова, кубинские богачи и правители терпели неудачу в любом начинании по установлению общественных ценностей или мифа о собственной нации. Вместо этого ценности определялись культурой Соединенных Штатов; в действительности, они намеревались посылать своих детей получить образование в американских университетах, и многие имели там второй дом. Богатеи и правители были хороши во всем, что касалось защиты интересов корпорации, но оказались не в состоянии объединиться для коллективной защиты классовых интересов.
Более того, на Кубе ощущался недостаток любых могущественных институтов, которые могли бы служить связующим звеном для различных социальных классов. Давно установившаяся олигархия была сметена войной и технологическими переменами. Экономические интересы в большей степени выражались узкими корпорациями, чем политическими партиями. Церковь была дискредитирована в значительной мере из-за тесного сотрудничества с испанской элитой на острове. В отличие от других испанских американских стран, где католицизм разрушил религию местных индейцев и где он служил для объединения этих несчастных в общество, на Кубе церковь не смогла пустить корни среди негров, у которых был широко распространен африканский религиозный культ «сантерии». Без какого-либо объединенного намерения по отношению к гегемонии, правители Кубы дрались за остатки власти и экономические излишки, обращаясь к США, как к своему крестному отцу, за разрешением споров путем вооруженной интервенции и унизительной формы покровительства временной администрации американских проконсулов. Воинственный сенатор США Кэбот Лодж писал Теодору Рузвельту в 1906 году: «Отвращение к кубинцам обычно… общее чувство такое, что их следует взять за шиворот и трясти, пока они не станут хорошо себя вести… Я думаю, что это… заставило бы антиимпериалистов считать, что некоторые люди менее способны к единоличному управлению, чем другие»[17].
