Да, он был ученым по своему призванию и занятиям, являясь авторитетом для многих в научных кругах. Его экспериментальная база всегда была безупречной. Возможно, именно поэтому он крайне удивился тому, что знание может приходить из какого — то другого, вненаучного источника, но быть таким же истинным, как и полученное экспериментальным путем. Когда удивление прошло, он обнаружил одну важную закономерность этого знания, полученного вненаучным путем. Оно, по еще неизвестным Пирогову таинственным причинам, опережало знание, подкрепленное экспериментом. К сожалению, его дневник есть единственный памятник его философской мысли, и поэтому сейчас крайне трудно решить, дошел ли он до мысли, что опережающее вненаучное знание вело за собой эмпирическую науку и влияло на ее развитие много больше, чем могли предполагать ученые, носители такой науки. Мысли, шедшие из пространства миров иного состояния материи, несли идеи, которые в определенной степени направляли развитие эмпирической науки и составляли как бы первичную материю этой самой науки.
Будучи человеком мужественным и непредвзятым, он размышлял о необходимости синтеза научных и вненаучных способов познания, который даст несомненно плодотворный результат. Знание есть знание, откуда бы оно ни пришло, каким бы путем ни появилось. Он был убежден, что «отвергать одно потому, что мы убеждены в несомненности противоположного ему другого, — дело опасное»[13]. В нем самом, подчиняясь законам космической эволюции, уже жил тот неведомый синтез, в котором в каком — то новом качестве сопрягались в гармонии научный и так называемый вненаучный способы познания. Этот синтез и собственное расширенное сознание сделали «отца русской хирургии» одним из предтеч нового космического мироощущения. Но эволюция всегда обеспечивает продвижение своих идей и целей через целые группы воспринимающих эти идеи. XX век был особенно богат такими индивидуальностями, главной опоры нового мышления в самых разных областях культуры и науки. На смену Николаю Ивановичу Пирогову уже шла целая плеяда ученых, мыслителей, художников, которые несли в себе различные способы познания, необходимые для формирования нового синтетического мышления. Когда он умер, Павлу Александровичу Флоренскому был 1 год, Елене Ивановне Рерих — 2 года, Николаю Константиновичу Рериху — 7 лет, Владимиру Ивановичу Вернадскому — 18 лет, Константину Эдуардовичу Циолковскому — 24 года, Александр Леонидович Чижевский родится 16 лет спустя после смерти Пирогова. Все они пришли в этот мир в XIX веке, и Николай Иванович был самым старшим среди них. Он опередил их и по возрасту, и по знаниям. Но ему не удалось передать эти знания им напрямую. Но это уже неважно, ибо знания пришедших позже явились из того же Источника, которым пользовался и старый врач.
Я хочу закончить этот очерк цитатой из того же дневника, которая свидетельствует о том, что загробный мир понимался Пироговым по — другому, нежели в христианской религии. Он сделал первую попытку объяснить его научно, вложив в это объяснение все свои знания, обретенные им во время вечерних прогулок. «Истину узнаем только за гробом; там узнаем, соответствовала ли наша жизнь ее истинной цели. Органические страсти с их увлечениями и чувственность вещественного бытия, перестав существовать, дадут возможность нам стать к истине лицом к лицу; это не то, что стоять лицом к лицу с нашей совестью здесь, живя вещественно: там придется иметь дело с самой истиной, которой мы так добиваемся здесь и вместе с тем стараемся ее избегнуть»[14]. Николай Иванович, размышляя таким образом, сделал попытку понять, чем отличаются друг от друга восприятие в мире плотной материи от восприятия в мире тонком. Это один из важнейших и трудных вопросов в пространстве космического мироощущения. Он сумел интуитивно почувствовать эту разницу и понять главное — в мире плотном нет возможности установить непреходящую Истину. Это можно сделать лишь в тонком мире, где эманации плотной материи, обычно затрудняющие познание, отсутствуют. А если это так, то совершенное постижение Истины, как таковой, без знаний, идущих из миров иных, более высоких состояний материи, не может состояться. Оно не может состояться и в том случае, если мы не примем к сведению опережающего характера знаний, идущих к нам из глубин космической Беспредельности. Иметь мужество посмотреть Истине в лицо дано не каждому. Великому русскому хирургу Николаю Ивановичу Пирогову это удалось, о чем свидетельствует его уникальный дневник, «писанный исключительно для самого себя».
Л.В.Шапошникова, академик РАЕН,
заслуженный деятель искусств РФ,
директор музея им. Н.К.Рериха
Вопросы жизни Дневник старого врача(1879–1881)
Писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что может быть когда — нибудь прочтет и кто другой.
5 ноября 1879 — 22 октября 1881.
Отчего так мало автобиографий? Отчего к ним недоверие? Верно, все согласятся со мною, что для мыслящего, любознательного человека нет предмета более достойного внимания, как знакомство с внутренним миром, бытом каждого мыслящего человека, даже и ничем не отличавшегося на общественном поприще.
Какой глубокий интерес заключается для каждого из нас в сравнении собственного мировоззрения с взглядами, руководившими другого, нам подобного, на пути жизни. Этого, конечно, никто и не отвергает; но издавна принято узнавать о других чрез других. Верится более тому, что говорят о какой — либо личности другие или ее собственные действия. И это юридически верно. Для обнаружения юридической, т. е. внешней, правды — и нет иного средства. И современный врач при диагнозе руководствуется не рассказами больного, а объективными признаками, тем, что сам видит, слышит и осязает.
Да кроме недоверия к автобиографиям, есть, я думаю, и другие причины, почему они так мало в ходу. Мало охотников писать свои автобиографии. Одним целую жизнь некогда; другим вовсе не интересно, а иногда и зазорно оглядеться на свою жизнь, не хочется вспомнить прошлого; иные — и из самых мыслящих — полагают, что после изданных ими творений, им писать о себе более не нужно; есть и такие, которым действительно писать о себе нечего: все будет передано другими; наконец, многих удерживают страх и разного рода соображения. Разумеется, в наше скептическое время доверие к открытой исповеди еще более утратилось, чем во времена Ж.Ж.Руссо. С недоверчивою улыбкою читаются теперь его смелые слова (которыми я некогда восхищался): «Que la trompette du jugement dernier sonne quand elle voudra, je viendrai ce livre a la main, me presenter devant le souverain — juge. Je dirai hautement: voila — ce que j'ai fait, ce que j'ai pense, ce que je fus[15]. Но автобиографии в наше время и нет надобности быть исповедью перед Верховным Судиею; а Ему, Всеведущему, нет надобности в нашей исповеди. Современная автобиография не должна быть, однако же, чем — то вроде юридического акта, писанного в защиту или обвинение самого себя перед судом общественным. Не одна внешняя правда, а раскрытие правды внутренней пред самим собою — и вовсе не с целью оправдать или осудить себя — должно быть назначением автобиографии мыслящего человека. Он не постороннего читателя, а прежде всего — собственное сознание должен ознакомить с самим собою; это значит — автобиограф должен уяснить себе критическим разбором своих действий их мотивы и цели, иногда глубоко скрываемые в тайнике души и долго непонятные не только для других, но и для самого себя.
