Ознакомительная версия.
В доме Шаляпиных по случаю какого-то праздника ставили детскую оперетту «Грибной переполох», мне выпало играть роль Редьки. Я, разумеется, не помню, как изобразила этот овощ, помню лишь, что Шаляпин поднял меня и расцеловал, впрочем, как и всех маленьких участников спектакля. Он сказал, что из меня выйдет артистка.
Похвала Шаляпина преисполнила меня детским, а отца с матерью родительским тщеславием. Но о возможности актерской карьеры не подумали ни они, ни тем более я. В семье у нас уже давно было решено, что я стану пианисткой.
Но этим «пророчеством» знакомство Любы Орловой и Шаляпина не ограничилось. Она дружила с его дочерьми и часто бывала у них в гостях, но, конечно, взрослые не обращали особого внимания на детей. Однако ее знакомые вспоминали, что она умудрилась еще раз обратить на себя внимание великого певца – разбила вазу, которую он привез из-за границы. Но то ли ее знаменитое очарование работало уже тогда, то ли Шаляпина просто так растрогал вид рыдающей девочки, что он не стал ругаться и даже сам разбил еще одну вазу и сказал ей: «Ну вот, теперь мы с тобой оба одинаково виноваты!»
Как бы то ни было, но Шаляпин запомнил Любу Орлову и в ноябре 1909 года подарил ей свой фотопортрет с надписью: «Маленькому дружку моему Любочке с поцелуем дарю сие на память. Ф. Шаляпин». А в августе следующего года переписал для нее текст популярного романса «В стекла бьется нам ветер осенний». На этом же листе он набросал пером свой автопортрет и подписал «Милой Любочке на память» и ниже строки известного стишка: «Дети, в школу собирайтесь! Петушок пропел давно. Попроворней одевайтесь, смотрит солнышко в окно». Видимо, это было связано с началом учебного года.
Училась Люба, кстати, в Москве, в женской гимназии Алелековой, в районе Никитских ворот. Кроме того, она серьезно занималась музыкой, как, впрочем, и ее сестра Нонна, игравшая на скрипке. Но Люба, по-видимому, унаследовала музыкальные таланты от обоих родителей – ее мать прекрасно играла на пианино, а отец обладал неплохим голосом, благодаря чему их музыкальные вечера всегда пользовались успехом. «Любимым мной в те годы пением были ария Тамары из “Демона” и цыганский романс “Гай-да, тройка!”. Впрочем, я любила все, что пелось у нас в доме, все, что игралось руками матери и ее друзей музыкантов, любила слушать музыку во время игр и занятий, любила засыпать под звуки музыки Чайковского, Шопена, Моцарта, – вспоминала Любовь Орлова спустя много лет. – Дома будущее мое было предопределено. Родители решили, что я буду пианисткой, и поэтому мама очень рано начала давать мне систематические уроки. Я была прилежной ученицей, и когда семилетней меня привели на экзамен в Ярославское музыкальное училище, после двух или трех сыгранных мной пьесок меня с похвалой зачислили на первый курс. Но не было предела изумлению учительницы, когда в первый же день занятий она выяснила, что я не знаю ни одной ноты, что на экзамене я играла все на память (так учила меня мама). Впрочем, нотная грамота далась легко и не задержала моей учебы».
О том, чтобы пойти в артистки, конечно, тогда и речи не было, это неподходящая стезя для приличной барышни из хорошей семьи. Но… близился 1917 год, который все изменил и перевернул в жизни каждого жителя Российской Империи.
«Жизнеописание Орловой поневоле ведет за собой изложение истории страны, – пишет Александр Хорт. – Еще ребенком она стала невольной свидетельницей трех революций – одной в 1905 году и двух в 1917-м. Ни один россиянин не мог остаться в стороне от социальных катаклизмов. Вслед за войной с Японией монотонно потекла Первая мировая, которую Россия тоже проигрывала. Были столкновения на улицах, забастовки, карательные экспедиции в деревнях. Несмотря на все передряги, общество не заразилось беспощадным унынием: театры не оставались без зрителей, издавались новые журналы, выходили книги, художники писали картины, ставшие потом хрестоматийными и осевшие в лучших коллекциях мира.
Осенью 1917 года до предела обострилась постепенно нарастающая межпартийная грызня; на смену Временному правительству шли уверенные в себе большевики во главе с Лениным и Троцким, многих увлекла анархистская стихия. Одни клеили на стены домов плакаты с призывами, другие тут же срывали их или заклеивали своими, завязывались потасовки. Наконец прогремел выстрел «Авроры», и люди стали жить «под большевиками». Все привычные нормы жизни рухнули, в стране наступила полоса неопределенности. Многие не знали, поддерживать ли Советскую власть, выступить против нее или тихо саботировать. Оставаться в «Совдепии» и попытаться приспособиться к новым условиям или бежать за границу, пока не поздно? А может, лучше уехать в глубинку, где удастся относительно спокойно переждать смутные времена?
Подобно многим другим, Орловы тоже была выбиты из привычного ритма. Новая власть при каждом удобном случае твердит о равенстве, а таковым и не пахнет. Одни чувствуют себя хозяевами положения, а других, вроде Орловых, называют обидным словцом «бывшие». Семья оказалась в трудном материальном положении. Ко всему прочему, оно объяснялось тем, что незадолго до переворота глава семьи проиграл в карты звенигородское имение. Позже шутил – хорошо, мол, что вовремя проиграл, иначе бы большевики отобрали, было бы еще обиднее».
Возможно, Петр Федорович был по-своему прав и то, что он в своем азарте разорил семью, действительно пошло им на пользу. Революцию Орловы встретили уже практически бедными людьми, гордыни у них сильно поубавилось, зато появилось умение экономить, зарабатывать и вообще выживать любым способом, чего большинство их знакомых не умело. И даже надменная Евгения Николаевна уже успела смириться с тем, что ее Любочка станет не просто хорошей пианисткой, а пианисткой-аккомпаниатором или даже в крайнем случае тапершей, то есть будет зарабатывать на жизнь своим музыкальным талантом.
Действительно, дореволюционная гордыня осталась в прошлом. Орловы больше не отдыхали в поместьях и не давали музыкальных вечеров в московском особняке. Они перебрались в маленькое имение Сватово, полученное Евгенией Ивановной в приданое и еще не отобранное, где и смогли выжить в голодные годы Гражданской войны благодаря огороду и наличию коровы. Теперь они оказались в положении крестьян и на собственном опыте узнали, что такое сельская жизнь и как одна корова может накормить целую семью. Их рогатая спасительница давала столько молока, что его хватало на всех и даже оставалось на продажу.
И вот, очаровательные барышни Орловы – темненькая Нонна и белокурая Люба – присоединились к толпе крестьян, ежедневно текущей в город, где можно было обменять продукты на деньги или товары. Это было не только трудным занятием, но и очень опасным. Прежде всего потому, что новое правительство в условиях войны и развала экономики ввело пайковую систему распределения продуктов. Частная торговля была запрещена, любой, кто что-то продавал, мог быть объявлен спекулянтом и расстрелян. Правда, до этого доходило редко – законы законами, а все разумные люди понимали, что только крестьяне-частники, привозящие продукты из деревень, не дают горожанам умереть с голоду.
Ознакомительная версия.
