Ознакомительная версия.
— Перед атакой танкисты пили?
— В моей роте нет. Я это запрещал и за этим строго следил. Слишком много народу «по пьянке», по-глупому, погибло на моих глазах. Пьяный человек не может успешно вести танковый бой, а если еще и экипаж неопытный, то их поджигали моментально. Я вам уже рассказал случай под Владиславовкой в Крыму в начале 1942 года. Чем не пример. Я уже лежал в госпитале, в Кисловодске, как мне сообщили о гибели моего механика-водителя Вани Михайленко. Совсем мальчишка, ему еще и семнадцати лет от роду не было. Доброволец, сам из Смоленской области. Его послали эвакуировать с поля боя подбитый танк. Он выпил для храбрости. Даже до танка не дошел. Убило его… С тех пор я возненавидел тех, кто пил перед атакой. Если у кого-то поджилки трясутся перед схваткой, так иди, сволочь, и тихо застрелись в сторонке, а не водкой себя разогревай… Я все понимаю, можно было выпить на переформировке, на отдыхе, но перед боем…
— Каким было отношение к гражданским немцам в Германии?
— В нашей бригаде никаких эксцессов с гражданскими немцами не было. По крайней мере, я о подобном не слышал. Отношение к немцам было корректным. Как сейчас вижу перед глазами, поле боя на берлинской улице. Перед нами бегут гражданские люди, вижу среди них женщину с ребенком. Сразу дал приказ: «Не стрелять!» Наши танки стоят и молчат, а немцы продолжают вести огонь вдоль улицы, не разбирая, где наступает «Рус Иван», а где бежит «его родная фрау»… 1 мая 1945-го бой стал затихать. Остановился возле большого бомбоубежища, поделенного на отсеки. Взяли автоматы, спустился с переводчиком вниз. За нами двинулись еще ребята из штурмовой группы. На входе стоит двухметрового роста немец с горстью часов в руках и говорит нам: «Битте! Ур!» Я сразу своим танкистам и сопровождающей нас пехоте отдал команду: «Часы не брать! Немцев не трогать!» И мы пошли дальше в бой.
— Вы сказали, что обладали особым чутьем на засады, на возможную опасность. Чем вы такой феномен можете объяснить?
— Никакими сверхъестественными, мистическими способностями или даром предвидения я, конечно, не обладал. Предугадать заранее, где притаилась в засаде наша главная проблема — немецкая самоходка, очень трудно. Но чутье на опасность несомненно было. И, конечно, опыт выручал и быстрая реакция. И еще одна важная деталь — надо было иметь смелость в «сомнительных ситуациях» послать подальше всех начальников, взять на себя ответственность и действовать согласно своему чутью и интуиции. Приведу пример. На подступах к Берлину получаю приказ от замкомбата по фамилии Грунин: «Маслов, давай! Вперед! Жми!» Передо мной болото, есть какие-то проходы, но чувствую, что все впереди заминировано. За болотом шоссе. Вроде тихо, немцев не видно. Но неспокойно на душе. Всем нутром чувствую, что здесь нас сейчас всех пожгут. Я передал по рации в батальон, что этот приказ выполнять отказываюсь и вперед, напролом, не пойду. Развернул роту, прошел несколько сотен метров левее и без потерь вклинился во фланг к немцам. Подбил в борт две «пантеры». На шоссе держали оборону молоденькие немцы, курсанты первого курса военного училища, отряд истребителей танков, «фаустники». Они мою роту с левого фланга не ждали. Всех их подавили и поубивали. А если бы я сунулся в лоб? Что бы от моей роты осталось? Танковый командир обязан быть способным на свободный маневр, на импровизации при выполнении боевой задачи, не обращая внимания на окрики штабных начальников. И даже если его действия были основаны только исключительно на интуиции. Я насмотрелся на «лобовиков», тупо шедших вперед, подчиняясь гибельным приказам. И себя гробили, и подчиненных… Потери у нас никто никогда не считал… Вот еще пример. Там же, в Германии, в весеннем наступлении. Прорвались в немецкий тыл. Пехоты с нами не было. Приказ был двигаться только вперед, без малейшего промедления. Вижу перед собой лес и крупное селение, которое не отмечено на карте. Странно. Мне это не понравилось, что-то тут было неправильно. Надо было принимать решение, что делать дальше. Идти в лоб? Послать танк в разведку боем? Повел своих в объезд, сделали приличный крюк, обошли это селение и с тыла ворвались в него. А там «законспирированный» немецкий завод по производству «фаустпатронов». Охрану частично побили, а часть — сами разбежались. И что самое интересное, перед заводом стояли две немецкие батареи зениток и одна пушечная батарея на прямой наводке, как раз на том направлении, с которого мы теоретически должны были появиться, если бы не решились на обход. Немцы не успели развернуть свои орудия, мы их раздавили. Каждый экипаж всадил в этот завод по 15 снарядов, и когда мы поняли, что эта «контора» больше никогда не заработает, то с чистой совестью двинулись дальше на запад.
— Вы иногда задавали себе вопрос, каким чудом выжили на войне?
— Везло мне, почти всегда… Сколько машин и экипажей поменять пришлось… Второго мая, когда в Берлине затихли уличные бои, меня переполняло чувство радости и гордости, что я дожил до этих дней, что, может, я один из всего 24-го ТП выжил на войне и дошел до немецкого логова. А позже я задал себе вопрос — почему я, танкист, уцелел в этой мясорубке, почему меня судьба сохранила? Долго анализировал все, что со мной произошло за эти годы, и пришел к выводу, что выжить мне позволили следующие факторы. Сейчас я их перечислю. Прозвучит это сухо, как текст передовицы газеты «Красная Звезда», но так все на самом деле и обстоит. До войны я занимался исключительно боевой подготовкой, настойчиво учился только тому, что пригодится на войне. Получил хорошую огневую подготовку, умел быстро стрелять на поражение, хорошо читал карту и мог молниеносно рассчитать данные для стрельбы, был ответственным и требовательным по отношению к себе и к подчиненным. Да плюс к тому — везение. Только благодаря этому и выжил.
— Я много встречался с танкистами. И по моему мнению, вы полностью подходите под определение — идеальный танковый командир. Почему вы не остались после войны в армии?
— Я хотел служить дальше. Мне, даже невзирая на мое неполное среднее образование, сразу после войны предложили поступать в Бронетанковую академию. Экзаменов я не боялся, успел бы подготовиться по «форсированному методу». Но я понимал, что после шести ранений у меня нет никаких шансов пройти медицинскую комиссию при поступлении в академию. У нас несколько ребят из корпуса уже пробовали поступать туда, но их «срезали» на медкомиссии, так и не допустив к экзаменам. Я продолжал служить в танковых частях. Но сразу после войны стали резко меняться армейские «правила хорошего тона» и постепенно исчезали привычные простые фронтовые отношения между людьми. Появились «у руля» вальяжные «тыловые баре» в полковничьих погонах, перед которыми мне не хотелось фальшиво улыбаться, прогибаться и рассыпаться в комплиментах. Характер, понимаешь… Что я умел после войны? Командовать ротой и батальоном да хорошо и безжалостно убивать врага. А мне хотелось учиться, чего-то еще достичь и узнать в жизни, я хотел развиваться как личность. И я решил демобилизоваться. Ушел на «гражданку». После войны закончил два института, получил два высших образования и даже, «на десерт», закончил Высшие экономические курсы при Харьковском государственном университете. Но фронтовая командирская закалка мне очень пригодилась в мирной жизни. Долгие годы я работал заместителем директора мелькомбината, а позже директором комбината хлебопродуктов. В моем подчинении было свыше полутора тысяч человек. И умение руководить людьми, понимать их чаяния и находить общий язык с рабочими — во многом я приобрел еще в армии.
Ознакомительная версия.
