Из Анапы, где я провел первые недели каникул с Юшковыми, я собираюсь на небольшом суденышке отправиться в Новороссийск, куда прибывает теплоход "Грузия", на котором из Одессы плывут мои родители. Подхватив фанерный баульчик, поднимаюсь на палубу и устраиваюсь у борта.
- Отдать концы, - выкрикивает капитан с мостика.
Каждый раз испытываешь острое чувство утраты, когда так внезапно прерывается один отрезок жизни и открывается дверь в другой. Особенно когда уходят радостные, беззаботные дни. И всякий раз, переступая порог даже в обещающее быть лучшим, но все еще неизведанное, люди, приученные долгим опытом, что после каждого поворота им становилось не лучше, а хуже, ощущают тревогу и ностальгию по уходящему прошлому, каким бы тяжелым оно ни было. Именно такие чувства вызывают у большинства нашего населения проекты реформ конца 80 - начала 90-х годов...
На подступах к Новороссийску морской и прибрежный пейзаж заметно меняется. Сопровождавшие нас от самой Анапы дельфины отстают и устремляются к танкерам и сухогрузам, бросившим якорь у входа в гавань.
Выхожу на причал и попадаю в объятия отца. Разглядывая меня, он говорит:
- Молодец, загорел, повзрослел, но худой, как голодающий индус...
Эта кличка, памятная с младенческих лет, присвоена мне из-за невероятной худобы, присущей большинству детей эпохи "военного коммунизма". Многие, впрочем, потом пополнели. Я лее так и остался "кащеем". Это вторая моя кличка.
- Ничего, - улыбается отец, беря меня за руку. - Теперь мы тебя подкормим...
Он все еще чувствует вину за то, как мы бедствовали и голодали во время его ареста.
Подходим к трапу, круто поднимающемуся вверх на прогулочную палубу. Здесь нас ждет мама. Кажущаяся совсем молодой, посвежевшая и радостная, в легком белом платье, отделанном кружевами, и в кремовой широкополой шляпе-соломке с вуалью, она, пригибаясь, целует меня в голову. Знакомый аромат духов "Лориган" обволакивает, унося в далекое детство...
Ночной вызов в Кремль
Вскоре после ноябрьских праздников поздно ночью (а мы работали тогда до пяти-шести утра) Анастас Иванович пригласил меня к себе в кабинет. Я полагал, что речь пойдет о каком-то очередном задании. Но меня ждала новая неожиданность.
- Вам следует немедленно явиться в секретариат председателя Совнаркома. Моя машина стоит у подъезда. Воспользуйтесь ею, чтобы не тратить время на получение пропуска. Через Спасские ворота Кремля вас доставят к зданию Совнаркома. Там вас ждут. Отправляйтесь! - резко сказал он.
Мне показалось, что он чем-то недоволен и как-то нехотя отправляет меня. Он, конечно, уже знал то, чего не знал я: работать с ним мне больше не придется.
Выйдя из кабинета, я забежал в свою комнату, запер сейф на ключ и спустился к подъезду. Водитель все знал и, не дожидаясь моих пояснений, помчал по улице Куйбышева, а затем через пустынную Красную площадь прямо к Спасским воротам. Дежурный у входа в здание Совнаркома также был предупрежден и, бегло взглянув на мое удостоверение, напутствовал: второй этаж направо, в конце коридора. Вскоре я оказался перед дверью с табличкой, на которой золотом сверкала надпись: "Приемная Председателя Совета Народных Комиссаров СССР".
Для моего поколения этот пост тогда означал очень многое. В нем синтезировались и символы высшей власти, и революционная романтика, и героика гражданской войны, и строительство новой жизни, к которой уже и мы были теперь причастны. Но главное состояло в том, что пост председателя Совнаркома теснейшим образом ассоциировался с Лениным, и потому Молотов, занимавший теперь этот пост, казался его прямым преемником.
Встретил меня главный помощник Молотова по Народному комиссариату иностранных дел Козырев. Он любезно предложил посидеть и скрылся за дверью, ведущей в соседнее помещение. Минут через пять он вернулся и сказал:
- Товарищ Молотов вас ждет...
Нетрудно представить, с каким трепетом открывал я дверь. Но Молотова в этом помещении не оказалось: то была комната охраны, что несколько сбило нервозность. Следующую дверь я открывал уже с меньшим волнением. Однако и тут, в большой зале, вдоль стены которой стояли длинный стол и ряды стульев, никого не было. В конце залы была приоткрыта дверь, и я направился к ней. Войдя в кабинет, я увидел за письменным столом склонившегося над бумагами Молотова, очень знакомого по портретам: огромный сократовский лоб, поблескивающие стекла пенсне, усики над заячьей губой. Почему-то мне казалось, что именно так должен выглядеть ученый, даже мудрец. Управлять таким гигантским государством - а мы тогда верили, что его направляют по верному пути, руководствуясь марксистско-ленинским учением, - вести внутреннюю и внешнюю политику во враждебном капиталистическом окружении мог только один из лучших учеников Ленина, верный, непоколебимый соратник Сталина - корифея науки, всевидящего и всезнающего "вождя народов". Во все это мы уверовали, подверженные интенсивной пропагандистской обработке. И когда, незадолго до вызова к Молотову, меня принимали кандидатом в члены ВКП(б), я мог, не кривя душой, заявить, что рассматриваю как великую честь членство в партии Ленина - Сталина и хочу быть в первых рядах строителей коммунизма.
Наконец Молотов поднял голову, посмотрел на меня, прищурившись, и предложил сесть в кресло, стоявшее рядом со столом.
Последовали расспросы - где и когда родился, что окончил, где изучал иностранные языки, чем занимаются родители, каковы впечатления о Германии. А потом вдруг:
- А где и кем было сказано: "...наша обязанность, как коммунистов, всеми формами овладеть, научиться с максимальной быстротой дополнять одну форму другой, заменять одну другой, приспособлять свою тактику ко всякой такой смене, вызванной не нашим классом или не нашими усилиями"?
От неожиданности я поначалу растерялся, тем более что понимал: от правильного ответа зависит моя судьба. Молотов испытующе смотрел на меня, а мой мозг стремительно прокручивал вее, что я в последнее время читал из классиков. Цитата знакомая, она попадалась мне на глаза совсем недавно... Наконец вспомнил:
- Ленин. "Детская болезнь "левизны" в коммунизме"...
- Правильно, - одобрительно кивнул Молотов.
Мне повезло. Выбери Молотов другую цитату, не знакомую мне, и я бы провалился. Почему же он остановился именно на этой? Возможно, тут имелась связь с недавним резким поворотом в отношениях с Германией? Ленинское высказывание было призвано оправдать эту смену тактики, навязанную нашей стране. А для меня это был просто счастливый случай.
Молотов, удовлетворенный моей "теоретической подкованностью", решил, наконец, объяснить, зачем я ему понадобился.
