«Молился, чтобы Он избавил меня от этой жизни. И опять молюсь, кричу от боли. Запутался, завяз, сам не могу, но ненавижу себя — свою жизнь».
Боль, от которой он «кричал», заставляла его иногда подготовлять уход из дома, несмотря ни на что. В источниках остались следы двух таких попыток. Вероятно, число их было больше.
8-го июля 1897 года Толстой написал жене письмо, в котором сообщал свою решимость уйти. «Решение это должно быть исполнено». Он благодарил жену за 35 лет совместной жизни и просил ее «отпустить его добровольно, не искать его, не сетовать на него, не осуждать его». Он не мог продолжать жить так, как жил последние 16 лет, то борясь и раздражая семью, «то сам подпадая под те соблазны, к которым он привык и которыми окружен…» Главное же, вступая в семидесятый год, он, как старый индус, хотел уйти в уединение, «в лес», чтобы «последние годы своей жизни посвятить Богу…»
Но Толстой не ушел, и письмо это не было передано Софье Андреевне: она прочла эти строки уже после его смерти.
Другой раз он собирался уйти через год и искал для этого помощи у одного финляндского писателя-последователя, которого никогда не видал.
Впрочем теперь, в девяностых годах, он готов был считать свой уход не подвигом, а непростительной слабостью. С конца восьмидесятых годов Толстой переживал новую фазу, или, как говорят его благочестивые биографы, поднялся на новую, «высшую ступень религиозно-нравственного развития».
3
В пору восторга перед открытой истиной преобразование мира казалось легко и просто. «Стоит только» людям «одуматься», понять бессмыслицу, ужас своей жизни, и они неизбежно примут, не могут не принять — путь спасения, намеченный Христом и вновь разъясненный книгою «В чем моя вера?» Путь этот прост и легок. Он указан Евангелием и — главным образом — пятью заповедями Нагорной проповеди. Преобразование мира близко, но оно совершится не словами, не устной пропагандою, а примером, устанавливающим на виду всего человечества возможность, легкость и счастье истинно христианской жизни. Однако, ожидания неизбежного, близкого (в течение какого-нибудь десятилетия) переворота не оправдались. Люди упорно не шли в открытое для них царство Божие на земле. Отказы от военной службы по религиозным мотивам оставались единичными явлениями. Смельчаки, решавшиеся на них, терпели величайшие муки. Толстовские земледельческие колонии одна за другой распадались. Сам Толстой пробовал осуществить в личной жизни христианский идеал, но, по его словам, «обломал руки»…
Наступило разочарование — и не только в возможности быстрого осуществления истины во внешнем мире, но и в возможности осуществления ее даже в своей жизни.
Приходилось идти на примирение истины с мирской суетою, на компромиссы. Но компромиссы вызывали у Толстого отвращение. Моментами им овладевало отчаяние, и он начинал сомневаться в истинности учения… А между тем в душе совершалась постоянная, медленная работа. Она дала неожиданные результаты.
В вероучении Толстого еще раз наступила новая фаза. Теперь он уже не защищал положений, выдвинутых с такой горячностью в книге «В чем моя вера?»
О, нет! Он радовался всем сердцем, что «пережил» эти взгляды.
В чем же состояла вновь открытая истина? Теперешняя вера Толстого переносила главное дело христианина на земле из внешней области, из области поступков — во внутреннюю, в самосовершенствование.
Ведь никто не призван изменять мир во имя истины. Никто не может даже в своей жизни осуществить истину, как бы ему хотелось, но может, не заботясь о том, что делается в мире (это сделает Бог), не заботясь и о том, насколько он представляется последовательным людям, по мере своих сил, перед Богом осуществлять истину, то есть исполнять Его волю. Воля эта в увеличении любви в себе и мире. Увеличением любви, соединением в одно всего любимого человек готовит себе слияние после плотской смерти с Богом и, стало быть, жизнь вечную.
Христианство неосуществимо немедленно?
Что же из этого? Результаты наших поступков не в нашей власти. Ведь в гордом желании преобразовать мир неизбежно встречаешь препятствия, которые никем не могут быть учтены вперед. Даже в своей личной жизни трудно переменить внешнее положение. На каждом шагу приходится считаться с непреодолимыми противоречиями; чтобы идти на пролом, неизбежно оказывать противление злу насилием, нарушать заповедь любви по отношению к окружающим и близким… ведь жизнь так сложно переплетена с прошедшими соблазнами, прошедшими грехами!..
Итак, нельзя принимать христианское учение как правила поведения. При подобном взгляде, конечно, христианство было бы неисполнимо. Нет, христианство дает лишь идеал, к которому должно стремиться. Жизнь по учению христианскому есть движение к божескому совершенству.
Поступки наши, изменение внешних условий, зависят не от нас. Даже в высшей степени важно сделать над собой усилие, чтобы отказаться навсегда от попыток изменения внешних условий. Важно только признание и исповедание истины.
«Стоит людям только понять это: перестань заботиться о делах внешних и общих, в которых они не свободны, а только сотую той энергии, которую они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на признание и исповедывание той истины, которая стоит перед ними, на освобождение себя и людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того, чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни, который мучает людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось бы то Царство Божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы люди по своему сознанию».
Таким образом, проповедь поступками, делами отпадает. К тому же:
«Надо помириться с тою мыслью, что как бы вы ни жили по Христу, люди, не следующие Христу, будут осуждать вас».
«Дело христианина, посредством которого он достигает всех целей, — разжигать свой огонь и светить перед людьми… Надо, чтобы в деятельности нашей были корни, а корни эти в нашей покорности воле Бога, в нашей личной жизни, посвященной совершенствованию и увеличению любви».
Теперь все у Толстого резюмируется так: «Если сделалось в душе, то и в мире перемена будет».
Очиститесь сами, создайте из себя светильник христианской истины, докажите на себе возможность христианской, т. е. разумной и счастливой жизни при всех возможных условиях — и это будет наилучшим исповеданием веры, наилучшими «поступками», которые просветят людей. А когда люди будут сильны верою, чисты, как голуби, и мудры, как змеи, — они без борьбы победят все внешние препятствия, и мир переделается.
