Незабываемы заслуги адмирала фон Тирпица и в деле крайне успешного создания торговой колонии Циндао. Здесь всесторонне выявил себя его блестящий талант администратора и организатора. Благодаря ему он из почти неизвестного до сих пор и совершенно незначащего места создал торговый пункт, где в течение немногих лет торговый оборот достиг размеров от 50 до 60 миллионов марок. Вызванное его служебным положением общение с парламентариями, прессой и деловыми кругами крупной индустрии и мировой торговли со временем увеличило интерес адмирала к политическим вопросам, в особенности к вопросам внешней политики. Ясный и широкий кругозор моряка, знающего заграницу по своим путешествиям, делал Тирпица способным к быстрым решениям, которые он в связи со своим огненным темпераментом всегда хотел бы видеть немедленно претворенными в дело.
Противодействие и медлительность чиновников всегда сильно раздражали адмирала. Известная склонность к недоверию, быть может, подкрепленная горьким опытом, часто склоняла его к основательным и неосновательным подозрениям по отношению к отдельным лицам. Это делало Тирпица каким-то очень сдержанным и «подавляло всякое движение сердца» и у других. Если на основании новых размышлений или новых фактов он менял свою прежнюю точку зрения, то очень решительно проводил в жизнь свои новые взгляды. В результате совместная работа с ним не всегда была согласованной и легкой. Его огромные успехи и достижения, которыми он справедливо гордился, давали ему сознание мощи своей личности, иногда ощущаемое на себе и его друзьями.
Во время войны политическая жилка стала настолько преобладать у Тирпица, что в конце концов дело дошло до серьезных разногласий, которые в конечном счете привели к его уходу. И рейхсканцлер фон Бетман все время требовал отставки адмирала, указывая на то, что имперские статс-секретари подчинены ему и политика должна вестись им одним.
С тяжелым сердцем я расстался с этим энергичным властным человеком, гениально осуществившим мои планы и являвшимся для меня примером неутомимого сотрудника. Тирпицу навсегда обеспечена моя благодарность как кайзера. Остается лишь пожелать, чтобы эта сила вскоре опять могла прийти на помощь бедному германскому отечеству, находящемуся в затруднительном и бедственном положении. Эта сильная личность сумеет и осмелится сделать то, на что многие другие не отважатся. Во всяком случае к адмиралу фон Тирпицу можно отнести слова поэта: «Высшее счастье детей земли все же индивидуальность».
Критика, направленная адмиралом против меня в его интересной книге, не может изменить мое мнение о нем.
X
НАЧАЛО ВОЙНЫПолучив известие об убийстве моего друга эрцгерцога Франца Фердинанда, я покинул «Кильскую неделю» и поехал домой, намереваясь отправиться на похороны в Вену. Но из Вены меня, однако, попросили отказаться от этого намерения. Позже я слышал, что в этом между прочим сыграли роль и соображения о моей личной безопасности, что я, понятно, отклонил бы. Глубоко обеспокоенный возможным серьезным оборотом дел, я решил отказаться от предполагавшейся поездки на север и остаться дома. Рейхсканцлер и Министерство иностранных дел держались, однако, противоположного мнения и как раз настаивали на моей поездке, ибо это, по их мнению, успокаивающим образом подействовало бы на всю Европу. Из-за неясности положения я долго не соглашался покинуть свою страну. Но рейхсканцлер фон Бетман коротко и ясно заявил мне, что если я теперь откажусь от поездки, о которой уже стало известно, то положение может показаться более серьезным, чем оно есть на самом деле. А это, возможно, будет способствовать возникновению войны, за которую на меня тогда смогут взвалить всю ответственность. Все-де только и ждут спасительного известия о том, что я, несмотря на создавшееся положение, спокойно отправился путешествовать. Я советовался об этом и с начальником Генерального штаба. Когда и он обнаружил спокойное отношение к положению вещей и сам попросил отпуск, чтобы съездить на лето в Карлсбад, я с тяжелым сердцем решился уехать. Состоявшееся якобы 5 июля заседание так называемого Потсдамского коронного совета, о котором столько говорили, в действительности никогда не имело места. Это лишь выдумка наших недругов. Перед моим отъездом я, само собой разумеется, принял по обыкновению отдельных министров, докладывавших мне о положении дел в их ведомствах, но заседания совета министров не было. И ни в одной из бесед с министрами не было речи о военных приготовлениях.
Мой флот расположился, как всегда во время моих летних поездок, в норвежских фиордах. Находясь в Бальгольме, я получал лишь скудные известия от Министерства иностранных дел, черпал информацию главным образом из норвежской прессы и видел, что положение становится все более серьезным. Я многократно телеграфировав канцлеру и в Министерство иностранных дел, что считаю нужным вернуться домой, но каждый раз меня просили не прерывать свою поездку. Узнав, что английский флот после смотра в Спайтгеде не разъехался, а сконцентрированный в одном месте остался в боевой готовности, я еще раз телеграфировал в Берлин, что считаю мое возвращение необходимым. Там, однако, не разделяли моего взгляда. Но когда мне не из Берлина даже, а из норвежской прессы стало известно сначала об австрийском ультиматуме Сербии, а потом о сербской ноте в адрес Австрии, я без дальнейших колебаний отправился домой, отдав приказание флоту отбыть в Вильгельмсгафен. При отъезде я узнал из норвежского же источника, что часть английского флота тайно отплыла в Норвегию, чтобы захватить меня (еще во время мира).
Характерно, что 26 июля английскому послу сэру Эдуарду Гошену в Министерстве иностранных дел объяснили, что к предпринятому мной по собственной инициативе возвращению домой там относятся с сожалением, ибо в связи с этим могут возникнуть тревожные слухи.
Прибыв в Потсдам, я застал канцлера и Министерство иностранных дел в конфликте с начальником Генерального штаба, так как генерал фон Мольтке придерживался мнения, что война безусловно начнется, в то время как канцлер и Министерство иностранных дел твердо настаивали на том, что до этого дело не дойдет и войны можно будет избежать, если только я не объявлю мобилизацию. Этот спор продолжался все время. Когда генерал фон Мольтке донес, что русские уже подожгли караульные помещения своей пограничной стражи, взорвали пограничные железнодорожные пути и расклеили объявления о мобилизации, лишь тогда, наконец, прозрели и дипломаты с Вильгельмштрассе. Только тогда они перестали сопротивляться и сдали свои позиции. Раньше они не хотели верить в возможность войны.
